А вот возьму и выверну ваши рассуждения наизнанку. Именно: есть ситуация, обратная взятой вами: когда любовное чувство упорно не проходит — а надо, чтобы оно прошло, поскольку именно в его непроходящести (скажем, когда тебе не отвечают взаимностью, или ты просто не имеешь право на это чувство, ну, любишь жену своего друга, мужа своей подруги) — источник жизненного несчастья. Болезни. Само существование такой ситуации (не столь уж редкой) удостоверяет, что авторы письма (или сам К.) в своих рассуждениях говорят как о единственной лишь об одной ситуации из нескольких возможных. Тогда — если по К. скоропроходящесть есть указание на фиктивность любовного чувства — является ли здесь, наоборот, то, что оно не проходит, критерием ее подлинности? Или нет?
Я лично считаю... там, в пресловутом письме, сказано не только, что влюбленность от любви отличается скоропреходящестью, но что она только этим от нее и отличается. Так вот я считаю, и то, и другое сомнительно. И влюбленность может долго не проходить, развившись мимо любви в поддельную, подменную хроническую страсть, болезнь, разновидность алкоголизма. Поэтому их и надо различить — и влюбленность, не считаясь с ее стажем, изгнать, вытеснить из себя, а любви не препятствовать. Различить же то и другое качественно как раз можно. Я лично предлагаю различать их просто, на ощупь: влюбленность сначала ударяет в голову и оттуда завладевает сердцем. Когда мы думаем о человеке, в которого страстно влюблены, стремление к нему сначала словно распирает мозг — и струится вниз, в душу. Чувство же к любимому не в шальной голове, а в тихом сердце берет начало — и нисходит под диафрагму, в живот, выдыхающий жизнь. В первом случае — опьянение, иногда пьяный угар, лихорадка. Во втором — ровное тепло. Влюбленность в известных обстоятельствах сопровождается чувством вины или неправомочности и нуждается в разрешении, “отмене запрета по совести”. Любовь ни о чем подобном не ведает, она всегда в своем праве — и даже не догадывается по простоте своей, что она в каком-то “праве”.
А ты — как рассудишь? Это уже камешек в твой огород — почему ты не предложила К. рассмотреть и такую ситуацию, хотя бы в качестве поправки к его одноаспектной “интуиции любви”? И кстати, я и сам просил бы твоего совета — я знаю один такой “случай первого рода”. Хотелось бы знать — что делать конкретно? Если нужно как можно скорее изжить деформирующее личность чувство, а — ни в какую? Нужно ли в этом случае довериться жизни, как учил всех здоровых один великий душевнобольной, просто жить и ждать, — или, если все разумные сроки ожидания уже вышли, а чувство все не проходит, становясь все более деструктивным, такое доверие жизни может привести только к... как звали этого тургеневского героя, который совсем “раскис” и пропал из-за женщины? В этом случае — не применить ли все же какое-нибудь сильнодействующее лекарство, чтобы как-то вывести это чувство за скобки? Понятно, что натуральнее и быстрее всего страсть можно вытеснить только другой страстью. Но не по заказу же. Да и из огня в полымя... Нет ли другого клина, выбивающего клин?
Но все это в сторону. Вернусь к предмету разговора. В отличие от К., я не вижу ничего плохого в том, чтобы соединить христианство и дзен, и готов приплюсовать любого Гурджиева — лишь бы “вытащило” больного; но, как и он, не верю, что, в случае ли с К., или только что описанном случае, — нас радикально вытащит и “вставит” искомая тобой горизонталь.
Еще когда, помнишь... словом, когда еще мы о чем-то спорили... тогда еще ты утверждала, что западное сексуальное воспитание, со всеми его минусами стоящее на фундаменте душевного здоровья и уважения к свободе другого, все же лучше нашего дворового “просвещения”, а затем, по мере взросления, поляризованного, возвышенно—подзаборного “идеала Мадонны” и “идеала содома” в одном флаконе, прежде всего невротичного и этой патологической подростковой поляризованностью души пропитывающего “свободный союз” или “венчанный брак” — все, к чему прикасается. Ты еще тогда тяготела к горизонтальной поведенческой доминанте. Говоря, что вот и Америка, формально (и искренне) оставаясь христианской, вертикально-ценностной страной, по существу, шаг за шагом незаметно (и правильно) замещает вертикаль горизонталью. Нет высоких и низких материй. Есть только правильное и неправильное поведение, ведущее соответственно к счастью и несчастью.
А я тогда еще, соглашаясь с тобой, сомневался в своем же согласии. Так и по сей день.
Ты стопроцентно права — кому, если не нам, знать, каким самоубийственным ужасом оборачивается в действительности, по всем клиникам страны, это “высокое” понимание любви с удивительнейшим свинством пополам.
Мне и возразить-то нечего. И все равно — я подписываюсь под словами “письма”: неизвестно почему, но человеческая сексуальность двузначна, эта двузначность может быть упразднена (сколько действительных вещей на нашей памяти были упразднены терпеливой работой по их ликвидации как исторические предрассудки), но она е с т ь, и в этой прекрасно-безобразной двузначности “все дело”. Добавлю: для меня тот, кто выдержал высоковольтное напряжение этой полярности, кого оно пережгло, кто пережил эту полярность в себе до ее смерти-преображения в нем, — тот и человек; тот же, кто, плюнув, ее отверг и заменил безопасным сексом — скотина, с человеческой изобретательностью защищающаяся от последствий собственного скотства. Можно спокойно относиться к этому (скотство лучше зверства, ласковый теленок, как известно... и все такое), можно, будучи в своем уме и сообразовавшись со статистикой абортов, душевных болезней, убийств и самоубийств, относиться к нему как к наименьшему из зол, — но, прости, поверить, что на скотстве может возрасти что-то одухотворенное и подлинное, поверить в такое “одухотворение горизонтали” я бессилен. Просто не хватает воображения.
Гвардия умирает, так сказать, но не сдается. Впрочем, если гвардия и не желает умирать, ей все равно остается только то же самое. Потому что если гвардия сдается, ее уничтожают.
Я верю не в продвинутое горизонтальное, а в раздвинутое вертикальное сознание. Расширенное болью, чреватое сломом, зато и беременное радостью. Я продолжаю верить, сколько бы ты ни утверждала обратное, что именно из низкой грязи (куда нас так роняет все время) выходят в высокие князи; не принадлежа ни к кому конфессионально и не испытывая такой потребности, я утверждаю все равно, просто по логике смысла, что небесная радость — вещь иного порядка, чем земная гармония, и потому вертикаль не может трансформироваться в горизонталь, а лишь отчасти и не без потерь может быть ею замещена...
Все это, однако, не доводы. И умом я полностью на твоей стороне.
А сердцем, глупым сердцем — со своим нелепым К.
Моя логика не совпадает с моим непосредственным чувством.
(... и прости, прости, пожалуйста... но ведь он, того не зная, попал-таки в точку: у тебя, у нас с тобой, но, значит, и у тебя, не только у меня, — тогда действительно “у самой не получилось”... и после, после — разве хоть раз получалось? все же очень просто: как только получится — так никаких других раз не будет... Впрочем, я давно уже о тебе в этом плане почти ничего не слышу. Вполне может статься, сейчас, наконец, ты знаешь любовь, а не только о ней. В любом случае все это не мое дело.
А все-таки как подумаешь... только не напрягайся, я давно уже не наркозависим, спокойно могу себе позволить на мгновение впустить эту мысль — и выпустить, как дым, без остатка... как подумаешь, если бы мы тогда... Стоит разжать руки — и сжимается душа. Понять же что-либо можно только разъятой душой. Забредшей в самый центр непонимания. Заблудившейся в себе и вокруг. Как у моего подопечного К. Непонятно, правда?..)
Но я тебя утомил сверх всякой меры, противу всякого права. В сотый раз извини. Как-нибудь черкну пару строк, через эон-другой, так сказать; если что-то изменится. С ним, я имею в виду.
Искренне не твой,
К.К.
Аугсбург, осень 2000 — зима 2001.