Надежности двери хватило на два гранатометных выстрела, а потом она сошла на нет вместе с массивностью, я проник внутрь дата-центра и игра превратилась в коридорный шутер на высоких графический настройках, но с закрученным в самые минуса уровнем сложности. Я двигался вниз, под землю, зачищая этаж за этажом. Я был залит боевой химией по самые брови, оббафан с ног до головы, и вместо крови по моих жилам тек адреналиновый коктейль, что делало меня быстрее и точнее, чем местный компьютер и управляемые им марионетки. Я шел по коридорам, расстреливая терминаторов, разбираясь с пулеметными турелями и проламываясь через силовые поля. Мой воображаемый счетчик фрагов наверняка крутился, как выставленный на максимальную скорость вентилятор, и не успел я спуститься на два этажа ниже, как мне прилетел целый новый уровень.
Мне было… ну, как-то по фигу, если честно.
Я не испытывал упоения боем, у меня не было ощущения, что дело мое правое и враг должен быть повержен и отбуцкан по почкам с особым цинизмом. Это было просто дело, которое надо было закончить, работа, которую следовало завершить. Я даже не могу сказать, что у меня ко всему этому было какое-то личное отношение. Может быть, сначала оно и было, конечно, но сейчас я не испытывал по отношению к управляющему компьютеру Альвиона даже легкой неприязни.
Типа, он на меня прыгнул, ну и сам виноват…
На минус третьем этаже меня встретило дикое количество задраенных намертво дверей, и я принялся выжигать их термитными шашками. Продвижение мое замедлилось, и это было не очень хорошо, потому что противник стопудово вызвал подкрепление, и оно в любой момент может ударить меня в спину.
И лучше бы оно этого не делало, потому что когда меня бьют в спину, я расстраиваюсь и могу натворить всяческих глупостей, о которых потом пожалею.
— А можно я не про войну? — спросил Федор.
— Нельзя, — сказал Виталик. — Когда ты имеешь дело с Чапаем, это всегда про войну.
— Спасибо, друг, — сказал я. — Как будто бы ты не такой.
— И я такой, — согласился Виталик. — Так чего ты там хотел спросить, Федор?
— Я просто не могу понять, почему так, — сказал Федор. — В смысле, вот Чапай и этот британец, как его…
— Гарри, — сказал я. — Гарри Борден.
— Хороший, сука, человек, — сказал Виталик. — Как-то раз мне руку сломал…
— Ты с такой гордостью об этом рассказываешь, как будто тебе за тот случай орден дали, — заметил я.
— Предлагали, — сказал Виталик. — Но я отказался, к хренам, и взял деньгами.
— Так чего ты там понять не можешь, Федор? — спросил я.
— Почему вы двое, так успешно встроившиеся в Систему, словно она специально под вас создавалась, столь упорно стремитесь все откатить и сделать, как было, — сказал Федор. — Для меня это загадка загадок. Топ номер один и топ номер два, вы забрались на вершину, так чего же вам на ней не сидится?
— Не знаю, как он, а я к такому точно не стремился, — сказал я. — И потом, дело же не только в нас.
— А в ком еще?
— Ну, посмотри, — сказал я. — Вот, допустим, ты встроился в Систему, пусть даже и случайно, и выяснил, что Система эта бесчеловечна, несправедлива и еще капельку немножечко людоедская, так что ты будешь делать? Спокойно пользоваться всеми ништяками, что она тебе предоставляет, или попробуешь хоть что-нибудь изменить?
— Конечно же, первое, — сказал Федор. — Потому что полностью справедливого мироустройства не бывает в принципе, и я уж точно не смогу этого изменить.
— Вот оно, вечное столкновение прагматиков с, сука, идеалистами, — отметил Виталик. — Проблема нашего мира, я имею в виду, нашего прошлого мира, хотя не исключено, что и в этом то же самое, заключалась в том, что в нем было слишком до хрена прагматиков, и идеалистам, для того, чтобы быть услышанными, приходилось совершать какие-то дикие вещи. С другой стороны, когда идеалистов до хрена, в этом тоже ничего хорошего нет, потому что идеал, сука, недостижим, а они все равно пытаются, чего бы это им ни стоило. И окружающим, кстати, тоже. Тут штука тонкая, нужно как-то баланс соблюсти, что в реальном мире получается далеко не всегда. Точнее, практически никогда не получается, к хренам.
— Я не идеалист, — сказал я.
— Может быть, — легко согласился Виталик. — Просто ты шестиугольник в мире, где все в большинстве своем квадратные. И жизнь или Система или как хотите, устроена так, чтобы отбить тебе лишние углы и сделать таким же квадратным, как все. Как Федор, например. А ты этому изо всех сил сопротивляешься.