— Это что еще за безобразие!
Все эти второгодники мгновенно заткнулись. Даже «Чапаев» вытянулся в струнку — могёт, значит! Я отпустил его ухо и, поморщившись, оглянулся. Мои худшие предположения оправдались. Так и есть — в спортзал вползла Эвелина Ардалионовна. Она прошествовала на середину, стуча каблуками под доскам пола, размеченного под баскетбольную площадку. И каждый стук отзывался в моей нижней челюсти, как жужжание бормашины. Она поравнялась со мною и протянула плоскую то ли тетрадь, то ли книгу большого формата. Я взял ее, ощущая шершавость картонной обложки, не зная, какую еще подлянку мне уготовила судьба.
— Вы не взяли классный журнал, Александр Сергеевич! — укоризненно произнесла завучиха, развернулась и постучала каблуками к выходу.
Удивительно, но гробовая тишина сохранилась и после того, как за Шапокляк закрылась дверь. Я машинально раскрыл журнал. И первым делом увидел список фамилий учеников восьмого «Г». «Гэ» оно и есть «гэ»… И вдруг меня осенило. Я понял, что Ардалионовна вручила мне оружие. Всякий урок начинается с переклички. Шурик Данилов, как отличник, наверняка знал это назубок, а вот я нет. Эти оторвы поняли, что я не знаю ни их имен, ни «заслуг» и попытались надо мною куражиться. Сейчас им придется туго. Я повел пальцем по списку, хотя понятно, что начинать надо с буквы «А».
— Можешь вернуться в строй, малыш, — сказал я «Чапаеву».
В строю хихикнули, но другие весельчака не поддержали. И я начал перекличку:
— Абрикосов!
— Я! — отозвался самый мелкий шкет, лопоухий и конопатый, но при этом — не рыжий, а скорее белобрысый.
— Борисов!
— Здесь, — буркнул самый толстый.
— Веретенников!
— Тута! — осклабился чернявый живчик.
— Григорьев!
— Болеет, — сообщил конопатый Абрикосов.
— Первого сентября и болеет? — удивился я. — Нашел время…
— У него ветрянка…
— Ясно… Идем дальше… Доронин!
— А как же! — откликнулся «Чапаев».
Я уже начал опасаться, что в этой сборной второгодников и тунеядцев окажется по гаврику на каждую букву, но на Доронине система сломалась. За ним последовал Журкин, потом Зимин и Ильин, следом Капитонов, Константинов, Кривцов, дальше — Макаров, Митрохин, Могильников, Морозов, Отрыжкин. Сидоров. На эту фамилию отозвался рыжий. И сделал он это крайне неохотно. Неужто надеялся остаться для меня анонимом?.. Сидоров, Сидоров… Где-то я уже слышал эту фамилию, причем — уже в этой жизни… Я посмотрел имя и отчество любителя тырить у физруков свистки. Арсений Кириллович… Арсений… Сенька!
— Кем работает твой отец, Сидоров?
— Слесарем, — пробурчал тот.
— Неправда, Арсений Кириллович, — ласково произнес я. — Твой папа старшина милиции… Верно?
Я вспомнил того милиционера, что остановил меня в гастрономе. Он про сына упомянул, что тот учится в моей школе. После моего вопроса огненная шевелюра Сеньки потускнела по сравнению с румянцем на щеках. По спортзалу прокатился гул, в котором слышалось презрение. Рыжий совсем сник. Он явно стеснялся профессии своего папаши в кругу хулиганов и, видимо, скрывал ее от одноклассников. Не удивительно. У этой малолетней шпаны в чести другие специальности. Я не стал дальше мучить Сидорова. Это сделают его подельники… А я принялся перечислять дальше: Тетерников, Трушкин, Ульянов, Уткин, Фазиев, Фирсов, Холодов, Шаров, Щукин, Якушин. Всего двадцать семь душ. Из них пятеро отсутствовали. Уф… Выдохся, проводя перекличку. Взглянул на часы. После звонка прошло всего двадцать минут.
— Вот что, граждане бандиты, — сказал я. — Не стану я рассказывать вам о международном положении. Надо будет в Интер… Телек посмотрите… Я сейчас отлучусь, а вы можете делать, что хотите, но чтобы ни одного рыла не появлялось за пределами спортзала. До звонка! Ясно? Кого поймаю за пределами спортзала, пока урок идет — уши оборву.