— Ты сначала попади, — резонно заметил Командор.
Жан-Жак пожал плечами и хотел что-то сказать, но Кабанов прервал его совсем другим тоном:
— Выполнять!
— Есть выполнять! — машинально подтянулся Гранье.
Все-таки определенную дисциплину Кабанов на бригантине привил. В не особо понятливых — вбил. В полном смысле слова. И, надо сказать, морские разбойнички не обижались. В том мужском монастыре, который был на борту, очень ценились мужская сила и ловкость. Качества, в полной мере присущие Кабанову.
На палубе канониры торопливо забивали в пушки заряды. Так сказать, в соответствии с бессмертными словами классика.
Никакого страха ни у кого я не видел. Каждый на борту занимался привычным делом, а что до галиона, искали-то мы его, а не он нас.
Всю дорогу Кабанов усиленно заставлял нас маневрировать по пустому морю. Флибустьеры и без того превосходили остальных моряков своего времени в умении владеть кораблем, и учились не столько они, сколько мы.
Зато теперь не составляло труда выплясывать на бригантине вокруг испанца так, что мы ни разу не оказались на траверсе его бортов. Наша бригантина превосходила неповоротливый галион и по скорости, и по маневренности, поэтому игра шла в одни ворота. Мы просто висели на хвосте противника, время от времени разворачиваясь то одним бортом, то другим, давали залп и опять устремлялись в погоню.
В подобном маневре для флибустьеров не было ничего нового. При несоразмерности огневой мощи галиона и небольших пиратских суденышек состязаться в артиллерийской дуэли не было никакого резона. Стоило бригантине угодить под полновесный бортовой залп испанца — и ощущения будут такими, будто на нас обрушился кузнечный молот. Да и последствия, боюсь, могут оказаться плачевными.
Разница была лишь в том, что пираты старались как можно быстрее пойти на абордаж, взять противника нахрапом, Кабанов же предпочитал пока не рисковать. Схватка и есть схватка. В ней без потерь не обойтись. А Командор считал, что нам потери ни к чему и надо прежде попробовать другие методы убеждения...
— Испанец поворачивает влево! — раздался крик марсового.
— Право руля! Левый борт товсь!
Наш корабль послушно крутанулся в противоположную сторону.
— Пли!
Все девять карронад дружно громыхнули, и вырвавшийся из них дым застлал от нас врага.
И конечно, не один дым. В сторону близкого галиона ушел подарочек Кабанова. Девять книппелей, в которых сомневался Жан-Жак.
Никаких книппелей в семнадцатом веке не было. Два ядра, соединенные цепью, изобретут несколько позднее, а затем, с исчезновением дульнозарядных пушек и парусников, окончательно уберут из арсеналов.
Мы вырвались из порожденного нами же дыма, и палуба огласилась восторженным ревом.
Лепту в крик внес даже я. Да и было с чего! Бизань-мачта галиона переломилась почти у основания и теперь волочилась за ним по морю, удерживаемая многочисленными вантами.
— Лево руля! — Командор оставался спокойным, как танк.
Надо сказать, что он был великолепен. Если раньше, в бытность телохранителем у Лудицкого, Сергей не привлекал к себе внимания, был этакой тенью депутата, то теперь не заметить его было нельзя. Левая рука на рукояти шпаги, на груди — крест-накрест перевязи с пистолетами, полдюжины ножей за поясом, черный камзол нараспашку, ветерок чуть треплет отросшие за время скитаний волосы, ноги в ботфортах расставлены широко, но главное — взгляд. Исполненный собственного достоинства, цепкий, я бы назвал его орлиным. Этакий морской волк в лучшем смысле довольно затасканного выражения. Памятник эпохи, которой сам не принадлежит. Или наглядная иллюстрация к известному стихотворению Гумилева. Только брабантских манжет и не хватает.
Мы вновь покатились вдогонку ковыляющему галиону.
Наш канонир стрелой взлетел на квартердек. Его лицо пылало от возбуждения и боевого азарта.
— Признаю вашу правоту, Командор. Это просто бесподобно! Еще пара таких залпов, и мы оставим его без мачт! — Пылкий француз был готов броситься Кабанову на шею.
— А потом и без золота. — Сергей на секунду изменил своей невозмутимости и подмигнул. — Кстати, что там за парус маячит на горизонте?
— Где? — сразу насторожился Гранье.
— На правом траверсе.
А я-то, признаться, не заметил! Как и остальные.
Жан-Жак вскинул подзорную трубу. До неведомого корабля было далековато, только глаз Гранье имел острый. Может, Командор превосходил его в наблюдательности, однако зрение у канонира было получше.
— Похоже, английский фрегат, — сообщил нам Жан-Жак. — И явно военный. Есть у них в последнее время такая манера: сами с испанцами вроде союзники, поэтому выжидают, пока кто-нибудь другой захватит галион, а уж потом нападают на победителя и отнимают добычу.
Вид у него при этом был несколько встревоженный. С одной стороны, еще один противник, но с другой — пока еще мы с ним сойдемся, да и сойдемся ли вообще?!
— Нет, это уже наглость! — позволил себе возмутиться Командор. — Если надо — грабь сам, а отнимать у грабителя — непорядочно. Впрочем, с порядочностью у англичан всегда были проблемы.
Насколько я знаю Кабанова, он уже явно что-то задумал. Не тот Сергей человек, чтобы покорно ждать, как развернутся события. Да и англичан после гибели «Некрасова» наш Командор откровенно не любит и всегда готов подстроить им какую-нибудь гадость.
— Фрегат, говоришь? — тоном красноармейца Сухова осведомился Кабанов. Разве что не высморкался при этом. — А что? Фрегат — вещь хорошая. Побольше нашей бригантины будет. Значит, так. Посмотрим, как у него с маневренностью. Если ничего — то возьмем, если же хреновая, то пусть идет своей дорогой. Нам такой не нужен.
Мне сразу вспомнился наш самоубийственный поединок с фрегатом сэра Джейкоба. Я невольно посмотрел на остальных, но лица всех находившихся на квартердеке не выражали никакой тревоги. То ли они не поняли, то ли не вспомнили, то ли настолько уверовали в Командора, что все им стало нипочем.
— Ладно, с англичанами будем разбираться потом. Надо избавить испанца еще от одной мачты. К повороту!
Жан-Жак торопливо бросился к своим пушкам. Стрелял он, надо заметить, мастерски. Пусть до галиона было едва полсотни метров, но на легкой качке, да из музейных экспонатов...
Второй залп книппелями также оказался удачным. Грот-мачта разделила судьбу бизани. Галион сразу завилял на курсе, и нам стало труднее удерживаться за его кормой. О скорости уже молчу. Бригантина рвалась вперед, так и норовила обогнать изувеченный корабль, что пока не входило в планы Командора.
— На галионе! — Кабанов взялся за рупор, и его голос загремел над морем. — Предлагаю сдаться! Гарантирую жизнь! В противном случае оставлю без последней мачты!
Расстояние до испанца исчислялось несколькими десятками метров, и голос нашего предводителя должен был долетать до них без труда.
По нынешнему веку угроза была нешуточной. Лишенный хода корабль был обречен вне зависимости от исхода боя. Не мы, так любой другой мог бы с относительной легкостью отправить его на дно. Да хоть и не отправлять. Помогать попавшим в бедствие в здешних водах было не принято. Предоставить беспомощный галион собственной судьбе значило подписать испанцам смертный приговор с некоторой отсрочной. Не утопят — утонут сами при первом же шторме. Или вымрут от голода, как только кончатся продукты.
Но обещаниям сохранения жизни верить здесь не принято. Словами щедро разбрасываются все. Только дела затем не имеют к сказанному никакого отношения. Джентльмен — хозяин своего слова. Хочет — дал, хочет — забрал.
Да... Выбор, мать его! Ничуть не лучше, чем у нас на острове.
— Долго ждать не буду! — Видно, Кабанов не был уверен, что наши противники знают, сколько длится минута.
Так и хочется сказать: над морем повисло напряженное молчание.