Уже лёжа на кровати, Арсеньев понял, зачем Яновский рассказал о выходе его группы из окружения. Комиссар хотел внушить командиру уверенность в людях дивизиона. Яновский говорил о каждом бойце и командире, попавшем в гвардейскую часть из той батареи, и не сказал только об одном человеке — о себе самом, не сказал, как он шёл впереди колонны, изнемогая от усталости, как поднял отряд в атаку под пулемётным огнём.
Яновский уснул быстро. Ему снились жена и дочурка, почтальон, который каждое утро приносит газеты и письма в их московскую квартиру против Александровского сада, что у Кремлёвской стены.
Арсеньев не спал. Прикуривая одну папиросу от другой, он лежал в темноте, не снимая кителя. Возле него на табуретке набралась целая груда окурков.
Через заклеенное бумажными крестами оконце просачивался в избу приглушённый неумолчный гул. Он понял значение этого гула. Как кровь по венам, текли по подмосковным дорогам, по просекам и лесным тропкам собирающиеся силы армии. Новые и новые части входили в прифронтовую полосу и замирали — растворялись в занесённых снегом сёлах, на обочинах шоссе, среди сосен и колхозных садов. Вся эта сила ждала до поры до времени, и только немногие уже поредевшие части сдерживали напор врага. Среди множества танковых и пехотных дивизий, кавалерийских корпусов, сапёрных и артиллерийских частей, затих на краю неведомой деревушки Отдельный гвардейский дивизион моряков.
Занимался двадцать первый день ноябрьского наступления гитлеровцев на Москву. Шестое декабря 1941 года.
3. ПОД ОГНЁМ
Ещё не совсем рассвело, когда дивизион снова вышел на огневую позицию. Она находилась на склоне холма, над рекой. Дали залп. Вот уже донеслись разрывы снарядов. Сомин, стоявший со своей автоматической пушкой на пригорке, напряжённо ждал команды отходить. Косотруб уже успел побывать на вчерашней огневой. Он рассказал Сомину, как разворотили поляну немецкие самолёты. Но команды отходить не было. Дивизион оставался на месте.
Хриплый нарастающий вой внезапно хлестнул по нервам, и раньше, чем Сомин успел сообразить, в чем дело, рядом с машинами первой батареи раздался не очень громкий треск. Кто-то закричал:
— Миномёт!
За первой миной последовало ещё несколько. Двое бойцов лежали у колёса боевой установки. Снег был в крови.
Сомин бросился на землю, прижался щекой к снегу. В этот момент первой в его жизни смертельной опасности он увидел, как в тумане, наводчика своего орудия Дубового, который, оставив штурвал, кинулся в кабину. Боец впился в шофёра с криком:
— Гришин! Скорей уезжаем! Скорей!
Этот крик вернул Сомину самообладание. «Как же так, — мелькнуло у него в мозгу, — неужели я испугался?»
Он вскочил одним прыжком на платформу машины. За рекой что-то вспыхивало. «Вот он — миномёт!»
— По наземной цели! — закричал Сомин срывающимся голосом. Дубового не было у штурвала горизонтальной наводки. «Где этот трус, который вечно произносит речи и больше всех болтает?»
Сомин с размаху плюхнулся на сиденье первого наводчика и, наведя кое-как перекрестие коллиматора на вспыхивающую точку, нажал педаль. Впервые он услышал выстрелы своего орудия. Они показались ему оглушительными. Боевые машины уже уходили с огневой позиции, а он все нажимал на педаль, и малиновые трассы летели за реку.
Мина разорвалась рядом. Куркин и Лавриненко, а за ними Писарчук соскочили с платформы. Куркин угодил прямо в объятия лейтенанта Земскова.
— Куда, мерзавец! Марш на место!
Окрик Земскова привёл Сомина в восторг: «Лейтенант здесь! Все будет хорошо. Он видит, что я не растерялся, своевременно открыл огонь».
— Уводите машину! — приказал лейтенант.
Когда машина тронулась, Сомин ещё не совсем пришёл в себя. Он не понимал, почему лейтенант помешал ему подавить миномётную батарею, и весь дрожал от возбуждения, как злой щенок, оттащенный за ошейник в пылу драки.
Машины уже выходили на единственную дорогу, ведущую с холма. Их немедленно обстреляли миномёты противника. Арсеньев и Яновский остались сзади. Они не видели, как водитель головной машины, очевидно испугавшись близкого разрыва, повернул назад. Следом разворачивались остальные машины.
На огневой позиции оставалась заряженная боевая установка. Около неё не было никого, кроме двоих раненых или убитых бойцов. С минуты на минуту эта установка могла взорваться от попадания мины.
Лейтенант Рошин выскочил из кабины своей полуторки. Косотруб, сидевший в кузове, выпрыгнул вслед за ним. Они подбежали к оставленной машине. Рошин сел за руль, а Косотруб и военфельдшер Горич втащили на машину неподвижные тела двоих матросов. Через несколько минут машина была уведена.
Убедившись, что на огневой позиции не осталось никого, Арсеньев и Яновский поехали на своей «эмке» вслед за дивизионом, но натолкнулись на возвращающуюся колонну. Эта неразбериха привела Арсеньева в ярость. Он уже схватился за кобуру пистолета, но вовремя сдержался. Колонна остановилась.
— Поворот все вдруг! — скомандовал Арсеньев, забывая, что большинство водителей не знает морской терминологии. — Николаев, ко мне!
Широкая дорога позволяла развернуть в обратном направлении каждую машину в отдельности. Мины теперь ложились с перелётом. Видимо, этот участок дороги, под самым холмом, не простреливался.
Командир первой батареи Николаев подбежал к Арсеньеву.
— Миномёты бьют с обратного ската вон того холма, — спокойно показал Арсеньев. — Накройте их залпом одной установки!
Николаеву не нужно было повторять дважды. Молодой артиллерист с лидера «Ростов» сумел за короткое время очень хорошо разобраться в новой технике и в методах наземной артиллерии. Он вскочил на подножку ближайшей боевой машины. В кабине сидел Дручков.