«Что-то случилось!» — подумал Никита и побежал за ними. Площадь была заполнена солдатами, за их спинами ничего не было видно. Он залез на забор и над солдатскими фуражками увидел трибуну. На ней, опираясь руками на перила, что-то говорил поручик Любкин. Солдатские фуражки качнулись к трибуне. Было видно, как открывался черный рот на красном лице поручика, но до забора долетали только отдельные слова…
— Фронт!.. рос… вать!
Площадь рвануло криком. Над головами взметнулись руки. Любкин схватился за голову, скатился с трибуны, и над ним замелькали кулаки. За трибуной щелкнул выстрел, и шальная пуля жалобно пискнула над забором. Никита свалился на землю и бегом бросился домой.
Мать накинулась на него с расспросами:
— Кто стрелял? Что случилось? Кого убили?
— Никого не убили. Зачем волноваться, дорогой? — ответил вместо Никиты капитан, вошедший вместе с отцом.
Мочарашвилли подошел к столу, взял в обе руки кувшин с водой и стал пить прямо через край.
— Получили приказ об отправке на фронт, — сказал отец, вытирая платком мокрый лоб. — Солдаты не согласны. Поручик выступил, кричать начал: «Измена отечеству! Немецким шпионам продались! Шкуру свою бережете!» Солдаты его и помяли: «Не называй нас шкурами, сам шкура продажная».
Мать вышла, капитан осторожно опустил кувшин на стол и тихо сказал:
— Однако, генацвале, говорят, если бы не твой Семен, всадил бы господин поручик тебе пулю в спину.
— Неизвестно, в кого он стрелял. У него Семен наган выбил, шанцевой лопатой по руке успел ударить, — сказал отец.
Вечером, когда Никита лег спать, а отец погасил свет и собрался уйти в соседнюю комнату, за открытым окном скрипнул песок. Кто-то подошел к окну. Никита открыл глаза и увидел стену, а на ней лунный свет.
— Николай Демьянович, — раздался тихий голос Семена Васильевича. Отец подошел к окну. Они о чем-то пошептались.
— Пусть заходят. Только тихо. Свет не буду зажигать. А ты под окном на скамеечке посиди. Посматривай.
Щелкнула задвижка на двери, и из окна потянуло теплым ночным воздухом. Послышались осторожные шаги. Запахло махоркой и солдатскими сапогами.
— Садитесь, товарищи, — негромко сказал отец и добавил: — Не туда, там сынишка спит.
Заскрипели стулья. Незнакомый голос сдержанно прогудел:
— Мы вот товарища из совдепа привели… Насчет приказа…
— Мандат проверили? — спросил отец.
Чиркнула спичка, и на стене появились тени сдвинутых голов. Спичка догорела. Стало очень темно.
— Говорите, товарищ. Здесь все свои из полкового комитета.
Послышался невнятный голос. Начала Никита не понял. Потом стало слышнее.
— …фронт. Полагаю, что приказ формально надо выполнить, в вагоны грузиться. Оружия без разрешения полкового комитета никому не сдавать. Если погонят через Питер или будете следовать мимо, пошлите надежных людей в Петроградский Совет, там подскажут, что делать дальше.
За окном кашлянул Семен Васильевич. Прошуршали чьи-то неторопливые шаги. Семен Васильевич снова кашлянул.
— Ну что же, товарищи, так и порешим. Завтра на комитете такую линию держать будем.
Еще сказали что-то, и снова потянуло из окна нагретым за день воздухом.
— На митинге действовали правильно, а за поручиком посматривайте. В случае чего арестуйте — и дело с концом.
— Ладно, — сказал отец. — Вас через заросли проводят.
Через два дня подали эшелон, и полк погрузился в вагоны. На прощанье отец подхватил Никиту, поднял и близко посмотрел в лицо.
— Не пришлось мне с вами дожить до мирного времени. Береги маму.
Мать повисла у него на шее. Быстро, быстро целовала его лицо, а когда он уже вскочил в вагон, протянула к нему руки и горько всхлипнула. Как будто знала, что видит его в последний раз.
Никита долго смотрел, как махал рукой отец. Потом мимо проползли товарные вагоны, в дверях грудились солдаты. Промелькнул штабной вагон и в его открытом окне бледное лицо Любкина с узкой черной повязкой на глазу.
Никите стало жалко отца и почему-то страшно. Он ухватился за теплую руку матери и прижался к ней лицом.
Глава 12
А ТЫ ЗАПИСАЛСЯ В ЧОН!
Никита уже совсем привык к новой жизни. Он перестал удивляться, что у него есть отец и друзья, есть кровать с одеялом и простынями. Просыпаясь, он уже не боялся, что все это окажется сном. Теперь начинало казаться сном то, что было до этого.