Еще издалека он увидел, что рука на месте. Бледный Сережка Тыров сидел на скамье за пустым обеденным столом и держал ее поднятой вверх. Из черной раны от запястья к локтю текла густая кровь. Две девочки из Машиного звена суетились вокруг него, накладывая жгут по всем правилам санитарного искусства.
— Пальцы все шевелятся? — спросил Никита, подбегая.
Сережка чуть-чуть подвигал ими и сказал:
— Вроде все.
— Тогда еще ничего, — сказал Никита. — Остальное заживет.
Санитарки затянули жгут, и кровь постепенно перестала сочиться из раны. Они осторожно вытерли ее ватой с перекисью водорода и забинтовали руку.
Жгут нельзя держать больше часа, — сказала Маша, отводя Никиту в сторону. — Омертвение может начаться… Рана глубокая, ее зашивать надо.
— Ой, а «макарка» будет только к обеду, — заохали девчонки.
— Пойдем на катере, — решительно сказал Никита Маше. — Тут пять километров ниже больница есть. Володя говорил. Давайте ведите Сережку, сказал он девчонкам.
— Я сам, — сказал раненый.
Его усадили на среднюю банку. Маша встала к парусам. Никита оттолкнулся багром, и катер медленно тронулся.
Вдвоем с Машей они осторожно провели катер по узкости, отталкиваясь баграми от заросших берегов маленькой речки. Никита последний раз оттолкнулся от дна, и мощное двинское течение подхватило легкое суденышко.
— Поднять грот! — скомандовал капитан.
Маняша повисла на фалах всем телом и быстро подняла парус. Ветер подхватил его, выровнял, наполнил. И «Будь готов!» понесся вперед, взбивая крутым носом пенные брызги.
— Терпи, Серега, — сказал Никита. — Вмиг домчим.
— Я ничего, — ответил Сережка, подняв раненую руку вверх и придерживая локоть здоровой ладонью.
Через полчаса седая врачиха уже осматривала Сережкину руку и одобрительно хмыкала.
— Правильно обработана рана. Кто это у вас такой опытный?
— У нас санитары есть, — сказала Маша. — А вообще-то у нас каждый умеет…
— Ну, ну, — сказала докторша. — Подождите в коридоре. Сейчас заштопаю вашего пациента. И сможете забрать его обратно. Кость не задета.
Она отошла к белому столику и стала набирать в шприц прозрачную жидкость. Бледный Сережка побледнел еще больше и проводил Никиту с Машей жалобным взлядом.
Они сидели на скамейке, смотрели на дверь и слушали. Слабо пискнул Сережка и замолчал надолго. Звякнуло что-то. Опять тихо.
— Хорошо, быстро успели, — сказала Маша.
— Как же это ты меня нашла, Маняша? — спросил Никита.
— Да все знают, что вы на обрыве несколько дней уже кого-то ждете, ответила она.
— Кого ждем? — опешил Никита.
— Не знаю, — сказала Маша. — Ты, например, Эрну.
Никита вытаращил глаза.
— А про Эрну откуда знаешь?
— Я про тебя, Никита, все знаю, — сказала тихо Маша, наклонив голову и ковыряя носком тапка щель в чистых половицах. — И что ты в цирке работал… И как в бойскаутах был… И как к этой задаваке на день рождения ходил…
Пораженный Никита не успел ничего сказать.
Открылась дверь, и докторша вывела повеселевшего Сережку. Рука у него была заново забинтована и висела у груди на марлевой петле.
— Получайте вашего раненого, — сказала докторша. — И топорами там поосторожней орудуйте. А то у меня ниток не хватит всех зашивать.
Обратно шли галсами, ловя ветер. Через час стал виден знакомый косогор и черный косой корпус «Святителя Михаила». Никита ловко загнал катер в устье. Маша спустила парус. Еще минут двадцать толкали баграми на место постоянной стоянки.
— Вылазь, приехали! — наконец весело сказал Никита.
Все звенья уже собрались к лагерю — приближалось время обеда. Встречать их на берег высыпал весь отряд. Когда улеглись крики и суета, Карпа тронул Никиту за рукав:
— А «Эсмеральда»-то, — сказал он грустно, — опять у причала стоит… Опять прозевали.
Вечером этого суматошного дня, когда они все трое, как обычно, залегли под камнем над обрывом, с «макарки» сошел Володя. Он вскарабкался к ним и сказал:
— А тебе письмо, Никита.
— От кого это? — удивился Никита. — От отца, что ли?
— Не знаю от кого. Знаю только, что не от отца, — сказал Володя, улыбнувшись. — Девчонка какая-то подошла у клуба. Спрашивает так вежливо: «Вы не в пионерский лагерь едете?» Я говорю: «В пионерский». — «Не будете ли вы так любезны передать письмо звеньевому Никите Лепехину». Я говорю: «Буду любезен». Она и передала. И книксен сделала.
— Чего сделала? — спросил Ленька подозрительно.