Лавочкин отчаянно взмахнул руками. В правой все еще было полковое знамя. Древко встало в распор между стенок желоба, и Коля повис, как на турнике.
Мгновением позже с диким криком мимо промчался не в меру разогнавшийся великан. Солдат наблюдал за его падением, словно в замедленном повторе. Исполин вопил и широко размахивал руками, а затем, подобно подбитому самолету, плюхнулся в реку.
Течение оказалось сильным. Обмякшее тело великана всплыло довольно быстро, но его уже несло прочь от холма.
— Тормозить надо уметь, — ехидно сказал Коля. Он вскарабкался наверх. Отдохнул, искренне благодаря знамя за выручку. Побрел обратно.
Когда Лавочкин вышел из зарослей и стал спускаться к деревне, его встретили восторженные крики и пляски. Селяне вышли ему навстречу, пели здравницы и махали руками.
— Благородный рыцарь победил великана! Благородный рыцарь — наш герой-защитник! Слава непобедимому рыцарю! — кричали они. — Я сам видел, как он отважно замахал своим алым штандартом перед носом презренного гиганта и обратил его в бегство! Добро пожаловать в спасенный Жмоттенхаузен! Слава, слава!
Коля не сразу понял, что этот стихийный митинг целиком посвящен ему. Парень оглянулся, проверяя, точно ли его приветствуют, или он снова путается у кого-нибудь под ногами. Успокоившись, Лавочкин стал купаться в лучах славы.
«Да, черт возьми, я победил великана!» — дошло до него. Солдат зажмурился от гордости.
На самом пике самолюбования и веры в собственную крутизну Коля оступился и самым жалким образом упал, покатившись к ногам спасенных им селян, больно ударяясь боками и головой о твердые кочки.
— Благородный рыцарь устал! Благородный рыцарь утомлен схваткой! — захлопотали вокруг него женщины.
Это было последним, что услышал парень. Сознание покинуло его.
Глава 2
Роковой перекур, или Спасение рядового Лавочкина
Примерно в час ночи прапорщик Дубовых почувствовал непреодолимое желание покурить. Командир полка курение в комнате, где были дамы, не разрешал, поэтому Палваныч не слишком строевой походкой вышел в коридор.
Пухлые короткие пальчики долго не могли выудить «беломорину» из пачки, но наконец справились. Зажигалка поддалась с третьей попытки.
Основательно затянувшись, прапорщик потеплел сердцем. Подпирать стену не хотелось. Хотелось пройти «как по Бродвею в Париже» (эту армейскую остроту Палваныч Дубовых давным-давно подцепил у «папы», тот уже забыл, а прапорщик все еще блистал).
Ноги сами принесли Палваныча к Красному уголку. Дверь была приоткрыта. Прапорщик окинул ее хозяйским взглядом и пошел было дальше, но тут в его мозгах вдруг завизжала маленькая тревожная сиренка.
— Где рядовой? — прохрипел Болваныч, возвращаясь к дверному проему.
В комнате не было ни солдата, ни оружия.
— Ектыш! Самоволка! — хохотнул прапорщик и сразу замолк.
Чего-то не хватало… Чего-то красного, с золотыми буквами и бахромой… Священного…
Знамени!!!
Поганец убег в самоволку и прихватил полковую реликвию!
Прапорщика посетило не полное, но все же отрезвление.
— Ах ты, непосредственно, сволочь! — прорычал Палваныч, поднимая фуражку, валявшуюся на полу прямо перед входом.
Дубовых вышел на средину комнаты и принялся осматривать ее, словно сыщик. Несколько раз повернувшись вокруг своей оси, прапорщик почувствовал головокружение и остановился аккурат лицом к подставке для похищенного знамени.
На уровне груди прямо возле стены Болваныч увидел темную прозрачную воронку (а он сразу решил, что это воронка, из-за круглой формы и вращающегося воздуха).
— Так, с алкоголесодержащими напитками нужно прекратить… — раздумчиво произнес прапорщик Дубовых, тыкая указательным пальцем в центр аномалии.
Стоило ему поднести палец к воронке, как непреодолимая сила ухватила его за руку. Палваныч-Болваныч понял, что сейчас произойдет конфликт со стеной, и закрыл глаза.
Но, подобно самовольщику Лавочкину, прапорщик жестоко ошибся в своих прогнозах. Чуть позже об обнаружил себя рылом в муравейнике, — правда, было совсем темно, и Болваныч ничего не увидел, просто почувствовал мягкое и соломенное.
— Вот-те нате, хрен в томате, здравствуй, рота, Новый год! — высказался Дубовых.
Отплевавшись и отряхнув лицо, прапорщик встал с колен и принялся рыться в своих бездонных карманах.
— Стало быть, опять свет отрубили, вредители, — бормотал он. — Говорил я «папе», ставь второй автономный генератор… Теперь командный пункт в порядке, а полштаба обесточено…
Наконец Палваныч нарыл искомое — миниатюрный фонарик-жучок, спертый им в пивнушке у гражданского забулдыги из инженеров.
Бодро застрекотав под повелительным давлением прапорщицкой длани, фонарик мигнул и пролил свет на муравейник.
Прапорщик озадачился. Он наподдал оборотов фонарику, добиваясь ровного яркого потока. Хватило и на мягкую устланную травой да старыми сосновыми иглами землю, и на деревья…
— Что за карикатура?! — сдавленно сказал Палваныч.
Фонарик погас. После механического стрекота стало необъяснимо тихо. Но эта тишина была обманной. Постепенно в сознание прапорщика проникли шорохи, вздохи и всхлипы ночного леса.
«Измена! — шарахнуло в голове Палваныча. — Проклятые янки… Или исламские фундаменталисты… Новое секретное оружие, не иначе. Лучи смерти… Сразу по ракетному щиту Родины бабахнули, сволочи… Знают, где самое сердце, ироды, знают…»
— Но как?! — заорал Дубовых, запоздало ловя возглас в кулак.
Замер, вслушался. Все тот же лес…
«И ведь не зима! Вот паскудники сподобились… А может, это наша, штабная проверка?.. Может, на нас испытывают наше же оружие?..»
Мысли прапорщика бежали так неестественно быстро, и их было настолько много, что ему стало дурно. Сев на землю, Палваныч Дубовых уперся в нее руками и запрокинул голову, ловя ртом прохладный воздух.
Сквозь аромат свежайшего лесного воздуха пробился запах сигаретного дыма — на муравейнике тлела «беломорина». Поспешно схватив ее, прапорщик затянулся, приводя свой морально-политический дух в норму.
— Значит, вот, — еле слышно зашептал он, облегчая работу мысли говорением. — Из всей текущей непонятности мне особенно непонятно, где я есть. Оперативная задача будет такая. Дождаться утра и сориентироваться на местности. Что-то тут не особо чисто… Пацана постового они, как и меня, — хеш! — и в дырку. Но я не позволю всяким там вот так, в дырку. Тур им всем, в смысле, Хейердал!..
Поняв, что снова срывается на крик, Палваныч замолк и затянулся, щурясь на еле видную в облачной дымке луну.
— Нет, ироды-супостаты, я вам живым не дамся, тем более в Новый год… — Думы прапорщика приняли другой оборот. — А если это не янки с ваххабитами? Если это сам салага умудрился?.. Он же… Как его, сосунка?.. Скамейкин!.. Ага… Он же из этих, студентишек… Радиотехник недобитый, кажется. Да-да, пищалку-опо-вещатель в казарме установил… Сигнализация от офицерского состава, ядреный щит!.. Ишь, головастый. Вот он и собрал какую-то закавыку с воронкой…
Конечно, думать о хитрости самовольщика было куда удобнее и спокойнее, чем о происках наиболее невероятных врагов. Палваныч остановился на безопасной версии. Он снова раскочегарил фонарик, выбрал дерево пошире, прилег к нему и, отдав себе команду бодрствовать, провалился в самый бессовестный и безмятежный сон.
Туманным ранним утром Дубовых проснулся от собственного храпа. Было зябко. Прапорщик, кряхтя, поднялся на ноги. Голова слегка болела.
«Ага, не догнал до нормы», — понял он. Его голова всегда ныла с недопою. С перепою она, как правило, раскалывалась от боли.
Мысли вяло возвращали Палваиыча в реальность. Он припомнил празднование Нового года, самоволку постового и свое странное падение неизвестно куда.
— Ектыш! — прапорщик мгновенно сбросил остатки сна.
Он даже чуть присел, отчего в затылке подозрительно щелкнуло, и голову захлестнула волна боли.
— Е-о-октыш…
Во рту было суховато и поганенько, будто на старой степной свалке.