Пелена тумана размывала детали, виднелись лишь темные очертания деревьев. Палваныч прошелся, неспешно разминая ноющие ноги и плечи. Все-таки «сидячий» сон возле дерева — сомнительный отдых.
Дважды присев, морщась от ноющей головной боли, прапорщик счел себя готовым к дальнейшим испытаниям судьбы. Предстояло решить, куда подевался беглец.
— Найду салагу — выпорю, — хмуро пообещал себе Палваныч, поправляя на пузе ремень. — А сейчас возьмем след.
Прапорщик начал обход полянки. Туман почти не мешал. Он странным образом завис в метре от земли и густел на высоте подбородка Палваныча. Поэтому достаточно было нагнуться, чтобы рассмотреть поверхность. Следов было много, но прапорщик понял, что это его собственные.
Зато плексигласовый колпак говорил о многом. Прапорщик поднял его, поставил у дерева.
В муравейнике Дубовых обнаружил круглое отверстие, оставленное древком знамени.
— Та-а-ак… — протянул прапорщик с оттенком удовлетворения. — Значит, ты карикатуру тут наводил, молокосос! Значит, боевое красное знамя в муравейник втыкал. Надругался, стало быть… Ну, попадись ты мне теперь…
Осмотр земли вокруг муравейника дал Палваны-чу примерное представление о том, куда двинулся самовольщик. Вот тут он древко подволакивал, оставив четкий след на покрытом хвоей грунте… Здесь пацан оступился на шишке, и край подошвы ботинка оставил четкую ямку…
Павел Иванович Дубовых очень уважал охоту. Охота для него была бесконечным источником активного досуга и алкоголепотребления. Вот и сейчас, добившись немалых следопытских успехов, прапорщик неосознанно потянулся к левому боку, где обычно висела специальная охотничья фляжка. Ладонь похлопала по бедру. Мозг осознал фатальность ошибки. Эффект от успешного чтения следов был смазан.
Тяжко вздохнув, Палваныч поковылял в глубь леса. Наметанный глаз отмечал сломанные беглецом веточки, отдельные следы каблуков, маленькие горки хвои, оставшиеся там, где самовольщик подволакивал ногу, борясь с цепляющимся за кустарник знаменем. Затем Дубовых нашел место, где Коля додумался закатать полотно. В земле остались неглубокие ямки, которые проковырял кончик вращаемого древка.
Выйдя на звериную тропу, прапорщик выяснил, в какую сторону побрел похититель реликвии, и зашагал бодрее. Тропа вывела Палваныча к пряничному домику.
Как ни странно, съедобное строение отнюдь не озадачило прапорщика. Скорее, он испытал необъяснимую досаду, и даже злость, выразившуюся витиеватым ругательством и фразой: «Наставят диснейлендов цепекаошных хрен знает где».
Кто наставит и зачем, Палваныч не конкретизировал.
В окошке, «застекленном» леденцовыми пластинами, горел неясный свет. Прапорщик стукнул пару раз в дверь и проорал:
— Хозяева в доме есть?
Внутри послышались скрип и недовольное бормотание, шорох медленных шагов. Дверь распахнулась.
Палваныч поимел счастье увидеть ведьму, от которой ночь назад сбежал Коля Лавочкин. Только одета бабка была в чистое серое платье и голубой платок. Волосы были аккуратно зачесаны назад. В таком виде хозяйка пряничного домика мало походила на ведьму. Старушка как старушка.
— Здравствуй, гость долгожданный, да медленно ходящий! — душевно проскрипела бабка. — Устал, небось? Проходи, не стесняйся. Напою, накормлю, спать уложу… Да ты служивый?
— Прапорщик ракетных войск Дубовых Павел Иванович, — автоматически отрекомендовался Палваныч, запоздало жалея, что вываливает на-гора настоящие имя и звание.
Весьма существенная, но доселе неуловимая деталь вопила о чудовищном несоответствии происходящего и нормальной реальности. Что-то главное… И тут прапорщика осенило: а старуха-то странно балакает! Не по-русски!
Точно! При всей внешней ласковости и доброжелательности бабкина речь была резкой, агрессивной и отрывистой. С гортанным «р»…
«Немка! — очумел Палваныч. — Шпионка фрицев-ская!.. Хотя, зачем им шпионы через шестьдесят лет после войны?.. А! Вот! Живет в лесу, с тех пор внедренная, и шпионит!»
А затем прапорщика и вовсе разбил умственный паралич.
«А я?! Я ее понимаю! Я и ответил-то ей так же! Не по-русски ответил!!!»
Дубовых отлично отдавал себе отчет в том, что немецкого языка сроду не знал, хоть и учил в школе. Но, во-первых, последний урок немецкого в жизни прапорщика состоялся почти тридцать лет назад, в восьмом классе, а во-вторых, ненавистная Амалия Марковна еле-еле поставила ему «драй пишем, цвай в уме».
«Мозги промыли! — смекнул Палваныч. — Шпионы-диверсанты, забодай вас Хейердал! Секретов Родины захотели? А вот и хрен вам, а не секреты! Ведь думаю-то я по-русски! Выкусили, химмердоннерветтер? Господи… Так я тоже — шпион?!»
Последняя мысль заставила прапорщика окончательно сконфузиться.
Старушка с интересом наблюдала разыгрываемый на лице Палваныча спектакль.
— Ты, служивый, не горячись, — она успокаивающе похлопала Дубовых по плечу. — Смятение твое вижу, помочь не могу. Но приглашение все же прими.
Палваныч на деревянных ногах вошел в домик. Внутри было уютно, чисто и тепло, пахло свежей выпечкой. В единственной маленькой комнатушке стояли кровать, стол, три стула, скамья и шкаф. В углу размещалась старая каменная печь. Возле двери притулилась кадка, за ней метла и прочая утварь.
Старушка усадила прапорщика за стол, застеленный белой скатертью, засуетилась, доставая из шкафа и печи снедь.
— Ну, рассказывай, Пауль, сын Йохана, куда путь держишь, — спросила бабка, когда Палваныч откушал пшенной каши с мясом и запил ее слабым вином.
«Йоханый Пауль! Дожил…» — обреченно подумал прапорщик, скорбя о потерянных русских имени-фамилии.
— Беглого рядового ищу, — ответил он. — Солдат прихватил знамя и личное оружие, в нарушение устава самовольно покинул пост… Ты его не видела?
— Отчего же не видела? Видела. Вчера вечером забредал. Крышу мне обломал, окаянный. Я бы его поймала, но он не в моем вкусе, — ведьма перехватила удивленный взгляд прапорщика и игриво отмахнулась. — Я имею в виду, костлявый больно. С его мослов разве навар? Кстати, как тебе кашка?
— Вкусная, — насторожился прапорщик.
— Да ты не бойся, на кабанчике варена, — мелко рассмеялась старушка, отчего кончик ее крючковатого носа потешно затрясся. — А мальчик твой воровства своего, очевидно, застыдился и задал изрядного стрекача, мое тебе почтение! Но палку красную с материей не бросил, дорожит ею. Он у тебя, кажись, не в себе немного, да?
— Сама ты не в себе! — Палваныч стукнул по столу кулаком. — Он знамя полковое не бросил, а не «палку красную». А дороже полкового знамени…
— А! Дорогое, значит, вот и не бросил. И сколь за него дают? — Бабка хитро прищурилась.
— В иное время и расстрелять могли, не то что срок дать. Но ты мне зубы не заговаривай…
— А на кой их тебе заговаривать?! — удивилась старушка. — Они у тебя все здоровые, которые не золотые!
Дубовых гордился своими зубами. За годы службы он поменял почти половину и вставлял только золотые, чем хвастался даже перед рядовыми. Сейчас же насторожился:
— Ты и в зубы мне уже поглядела?
— Конечно, — не моргнула хозяйка. — Ты когда меня увидел, совсем голову потерял. Рот раскрыл, глазами завращал. Тут-то я посчитать и успела. Ты мне сразу понравился. Ты такой… прямой и надежный…
Прапорщик отодвинулся.
— Ну, бабка, ты и даешь! Все нормы износа просрочила, а туда же…
— Тьфу, безобразник! Чего удумал… — насупилась старушка, впрочем, не без кокетства. — Ты мне дров лучше наруби, полюбовничек! А то, как кашку жрать, так милости просим, а как бедной одинокой женщине помочь, так недосуг…
У Палваныча отлегло от сердца.
— Дров — это я завсегда, — с облегчением пообещал он.
— Топор в кадке, — щербато улыбнулась бабка. Нельзя сказать, что Павел Иванович Дубовых слыл большим поклонником физического труда. Но в охотку, точнее, ради собственной выгоды, он мог совершить не один трудовой подвиг. Нынче же, естественно, наживой не пахло. Другое дело, организм: он требовал нагрузки мускулам и расслабления мозгам. В последние несколько часов прапорщик думал и удивлялся столько, что на полжизни хватило бы.