Она отогнала посторонние мысли и улыбнулась Клинкскейлсу.
– Ладно, как скажете. Но берегитесь, Говард. На следующей неделе кто-то должен обратиться с речью к женской гильдии садоводства…
Клинкскейлс побледнел, и на его лице отразился такой ужас, что Хонор, к собственному удивлению, не смогла удержаться от смеха. Даже Лафолле усмехнулся, хотя, когда Клинкскейлс обернулся, лицо гвардейца вновь стало совершенно нейтральным.
– Я, э-э, буду иметь это в виду, миледи, – сказал регент, справившись с собой. – А пока что…
Он махнул рукой в сторону ступенек, и Хонор кивнула. Последние несколько метров до портика они прошли вместе, Лафолле следовал за ними. Она начала что-то говорить Клинкскейлсу – и вдруг застыла. Глаза ее прищурились, взгляд потяжелел, а Нимиц прижал уши и зашипел. Регент удивленно моргнул, потом проследил, куда она смотрит, и заворчал, как разозленный кабан.
– Извините, миледи, сейчас я их уберу, – сказал он громко.
Хонор мотнула головой. Жест получился резкий и сердитый, и ноздри у нее раздувались, но кулаки она разжала. Она потянулась погладить Нимица, не отводя взгляда от примерно пятидесяти человек, собравшихся у Восточного Портика, и без всякого выражения сказала:
– Нет, Говард. Оставьте их.
– Но миледи!..– воскликнул Клинкскейлс уже более естественным тоном.
Она еще раз раздраженно глянула на демонстрантов, тряхнула головой и криво улыбнулась.
– Хотя бы рисовать они постепенно учатся, – заметила она почти легкомысленно.
Эндрю Лафолле заскрежетал зубами, глядя, как демонстранты тяжеловесно маршируют взад-вперед за воротами купола. На большинстве плакатов красовались цитаты из Библии или из «Книги Нового Пути», сборника поучений Остина Грейсона, основателя Церкви Освобожденного Человечества, который увел своих прихожан со Старой Земли на планету, которая получила его имя. Это уже само по себе было плохо – они выкопали все цитаты, хоть как-то отрицающие, что женщина равна мужчине. Но добрая половина плакатов содержала грубые политические карикатуры: леди Харрингтон изображали как скалящуюся горгулью, которая целенаправленно ведет общество к разрушению. Самый безобидный из этих рисунков был бы смертельным оскорблением для любой грейсонской женщины, но даже они злили майора меньше, чем простенькие плакаты всего в два слова: «Неверная шлюха».
– Прошу вас, миледи! – Лафолле говорил куда резче, чем Клинкскейлс.– Вы же не можете просто дать им…
– А что я могу сделать? – сказала Хонор. Он чуть не зарычал от ярости, и она положила руку ему на плечо.– Ты же все знаешь не хуже меня. Они за пределами территории и не нарушают никаких законов. Мы не можем ничего сделать с законопослушными демонстрантами, сами не нарушив при этом закон.
– Вы хотите сказать, с законопослушной мразью, миледи.– Холодный ядовитый тон Клинкскейлса звучал страшновато, но когда она оглянулась на него, регент недовольно пожал плечами.– Вы правы. Мы не можем их тронуть.
– Но это не наши люди! Они все приезжие! – протестующе воскликнул Лафолле.
Хонор знала, что он прав. Эти люди прибыли в Харрингтон – или их прислали – из разных мест, и другие сочувствующие оплатили им дорогу и все расходы. По сравнению с тем, что устроили бы профессиональные манипуляторы общественным мнением на Мантикоре, получалось грубовато, но местным демонстрантам мешала искренность.
– Я знаю, Эндрю, – сказала она, – и знаю, что они в меньшинстве. К несчастью, если я что-то предприму, это будет только им на руку. – Она еще раз посмотрела на протестующих, потом демонстративно повернулась к ним спиной. – Говард, вы, кажется, что-то говорили о бумагах, над которыми надо поработать?
– Говорил, миледи. – Голос Клинкскейлса выдавал возбуждение, но регент поклонился, развернулся и вместе с Хонор вошел в дом.
Лафолле молча следовал за ними по коридору до кабинета Хонор. Нимиц транслировал бурю, бушевавшую в душе майора. Хонор чувствовала и гнев самого кота, сливавшийся с гневом майора и рычанием отдававшийся у нее в мозгу. У двери она остановилась и снова сжала плечо Эндрю. Она ничего не сказала, просто улыбнулась слабой грустной улыбкой и отпустила его, а потом за ней и регентом закрылась дверь.
Одно бесконечно долгое мгновение Лафолле смотрел на закрытую дверь Потом глубоко вдохнул и включил свой коммуникатор.
– Саймон?
– Да, сэр? – немедленно отозвался капрал Маттингли, и майор поморщился.
– Там у восточных ворот люди с плакатами, – сказал он.
– Неужели, сэр? – неторопливо отозвался Маттингли.
– Именно. Конечно, стедхолдер велела нам их не трогать, так что… – конец фразы повис в воздухе, и майор ясно представил, как капрал сейчас кивает, соглашаясь с тем, что небыло сказано вслух.
– Понимаю, сэр. Перед тем как смениться с дежурства, я предупрежу ребят, чтоб не трогали их.
– Хорошая мысль, Саймон. Мы же не хотим, чтобы наши были замешаны, если что-нибудь случится. Да, кстати, если ты мне понадобишься до того, как заступишь обратно на дежурство, где тебя найти?
– Я собирался пойти посмотреть, как дела у бригад из «Небесных куполов» на стройке. Они заканчивают на этой неделе, а вы же знаете, как я люблю смотреть на их работу. И потом, они все преданы землевладельцу, и я стараюсь держать их в курсе ее дел.
– Это очень любезно с твоей стороны, Саймон. Я уверен, что они это ценят, – сказал Лафолле и прервал связь.
Он прислонился к стене, на страже покоя своего землевладельца, и холодно улыбнулся.
Глава 4
Женщина в зеркале все еще казалась незнакомкой, но Хонор к ней понемногу привыкала. Она еще раз провела щеткой по волосам до плеч, отдала ее Миранде Лафолле и встала. Повернувшись перед зеркалом, Хонор провела руками по жилету длиной до бедер, выравнивая малейшие морщинки темно-зеленой замши, потом изучила все складки белого платья. Она постепенно привыкла к юбкам и с неохотой признала – хотя до сих пор считала их чрезвычайно непрактичными, – что ей нравится, как они выглядят.
Она наклонила голову, изучая свое отражение, будто перед ней был младший офицер, впервые заступивший на дежурство, а Миранда стояла рядом, готовая исправить любой реальный или воображаемый недостаток.
Хонор отказывалась окружать себя армией слуг, которые по традиции полагались землевладельцу, и это раздражало некоторых работников Дворца Харрингтон, которым казалось, что тем самым она принижает их авторитет. Хонор не обращала на это внимания, но в конце концов все же поддалась необходимости завести в прислуге хоть одну женщину. Дома никто не смел указывать, что МакГиннес мужчина и, таким образом, совершенно не годится, чтобы прислуживать женщине, но ее критиков в обществе этот факт обеспечивал дополнительным оружием. Кроме того, Мак теперь работал как мажордом, а в грейсонских обычаях на момент прибытия на планету он разбирался не лучше хозяйки.
Хонор боялась, что будет трудно найти служанку, которую она сможет терпеть, но потом Эндрю Лафолле смущенно предложил свою сестру Миранду. Родство само по себе стало рекомендацией, а кроме того, хотя Миранда не боролась против мужского превосходства, характер у нее был сильный и независимый.
Хонор боялась, что Миранда сочтет свою официальную должность служанки несколько унизительной, но на Грейсоне эта профессия имела более высокий статус, чем могли предположить обитатели других планет. Служанка грейсонской женщины высших классов была хорошо оплачиваемым и уважаемым профессионалом, и Миранда прекрасно подошла Хонор. В компаньонке и советчице по вопросам местной культуры она нуждалась куда сильнее, чем в служанке. Миранда великолепно справлялась с этой ролью. Она многовато суетилась по поводу внешнего облика Хонор, но это, похоже, было неизбежной частью культурного багажа любой грейсонской женщины. Хонор не могла не признать, что на планете, где женщин втрое больше, чем мужчин, а единственно приемлемым занятием для женщины больше тысячи лет было замужество и материнство, это не лишено смысла. И хотя Хонор хотелось бы, чтобы Миранда чуть меньше хлопотала вокруг, она понимала, что новая роль требует новых навыков, тех самых, о которых и говорила Миранда. Собственно, все не так уж отличалось от обязанности флотского офицера всегда выглядеть наилучшим образом; менялись только правила, определявшие, как именно надо выглядеть.