– Ваша светлость, я пришла к вам за справедливостью. – Ее высокий голос звенел холодной сталью, и боль в нем прорезалась еще заметнее, чем в ее глазах. – Как я принесла клятву перед вами, так вы принесли ее передо мной. Я поклялась охранять и защищать своих людей, и теперь я требую вашего содействия, ибо тот, кто убил и искалечил моих поселенцев, носит ключ землевладельца, и я не могу тронуть его, пока он скрывается за этой защитой.
Конклав затаил дыхание, узнав официальное обращение к Суду Протектора, которого здесь не слышали уже несколько поколений.
Потом заговорил Бенджамин:
– Я принес вам клятву, и я удовлетворяю ваше требование справедливости, миледи. Если кто-то в этом Зале нанес обиду вам и вашим людям, назовите его, и если у вас есть доказательства его преступлений, тогда неважно, землевладелец он или нет, он понесет за них наказание, как требуют того законы Божьи и людские.
Уильям Фицкларенс в ужасе уставился на женщину перед троном. Теперь он понял. Он понял, несмотря на потрясение, вызванное сообщением о смерти преподобного Хэнкса. Мэйхью никогда не позволил бы всему этому зайти так далеко, если бы у блудницы не было доказательств, и его обещание справедливости было смертным приговором.
– У меня есть доказательства, ваша светлость, – сказала Хонор.
Горе из-за гибели Джулиуса Хэнкса, Адама Геррика, Джареда Саттона, Фредерика Салли, Гилберта Троубриджа и еще девяноста одного человека слилось с гневом. Она наконец отвернулась от трона и посмотрела прямо на Бёрдетта.
– Имя моего врага – Уильям Аллен Хиллман Фицкларенс, землевладелец Бёрдетт, – сказала она голосом холоднее глубин космоса.
Ее кот зашипел, оскалив клыки, и у Бёрдетта подогнулись колени – вся палата обернулась к нему, будто захлопывая ловушку.
– Я обвиняю его в убийстве, в предательстве, в попытке убить меня, в смертях детей и преподобного Джулиуса Хэнкса. Я предъявляю вам заверенное и запечатанное признание Эдварда Джулиана Мартина из поместья Бёрдетт, сделанное добровольно по законам Церкви и Меча, в том, что Уильям Фицкларенс лично приказал ему убить меня; что Уильям Фицкларенс, Эдмон Огюст Маршан, его поселенец, Сэмюэль Маршан Хардинг, также его поселенец, Остин Винсент Тейлор, также его поселенец, и еще двадцать семь человек, состоящих у него на службе, организовали падение купола средней школы Мюллера, вызвавшее гибель пятидесяти двух взрослых и тридцати детей, и что в результате приказов Уильяма Фицкларенса преподобный Джулиус Хэнкс, глава Церкви Освобожденного Человечества, умер, отдав свою жизнь, чтобы выжила я.
Она остановилась. Единственным звуком в огромном застывшем Зале было тяжелое дыхание Бёрдетта. Она еще немного потянула, пока жестокая часть ее сознания (потрясающе жестокая, и это пугало саму Хонор) наслаждалась, представляя, что он сейчас чувствует… Наконец она подняла правую руку и указала на Бёрдетта.
– Ваша светлость, согласно клятве, которую вы принесли мне, и доказательствам, которые я представила, я требую жизни Уильяма Аллена Хиллмана Фицкларенса в уплату за его преступления, за его жестокость и за нарушение священных клятв, данных вам, Конклаву, народу Грейсона и самому Господу.
– Миледи, – негромко ответил Бенджамин Мэйхью, – согласно клятве, которую я принес вам, его жизнь принадлежит вам.
Уильям Фицкларенс уставился на Хонор Харрингтон, а товарищи-землевладельцы попятились от него в стороны, и его охватил ужас. Нет. Нет, быть этого не может! Мэйхью и эта сука извратили и исказили все, чего он пытался добиться, превратили Божье дело во что-то подлое и безобразное, а теперь его собственная жизнь отдана в руки богопротивной шлюхи, которая недостойна дышать воздухом Божьего мира! Бог этого не допустит. Не допустит!
Но пока он проговаривал про себя эти слова, Протектор сделал безмолвный жест, и четыре гвардейца в цветах разных ленов пересекли мозаичное дно Зала и по низким ступеням пошли к осужденному. Лица их были каменными, как и у самого Протектора, а глаза полны ненависти к нему – к воину Божьему! – как и у суки, принесшей в его мир сатанинскую отраву. Он понял, что это конец. Его жизнь окончена, и его запомнят не человеком, который боролся всеми доступными ему средствами против греха и проклятия, а убийцей детей. Человеком, приказавшим убить наместника Божьего, а он даже не знал, что Хэнкс там будет! Его мир рушился, все, во что он верил, сам закон Божий – все гибло, и он ничего не мог сде…
– Стойте!
Он вскочил на ноги, и его вопль заставил Конклав вздрогнуть. Даже Мэйхью вздрогнул от его крика, но сука даже не моргнула, и каким-то образом это придало ему новые силы. Выход есть, сказал он себе. Еще можно ее уничтожить и этим доказать, что он воин Божий.
На секунду он подумал, что приближающиеся гвардейцы не обратят внимания на его крик, но потом возглавлявший их офицер взглянул на Протектора, и Мэйхью поднял руку. Он ничего не сказал, просто стоял и ждал с выражением презрения на лице, и Бёрдетт спустился на дно чаши Зала. Он прошел мимо гвардейцев с холодным презрением, бросил полный ненависти взгляд на суку и повернулся к Ключам Грейсона.
– Милорды, – воскликнул он, – я не оспариваю фактов, приводимых этой блудницей, и не сожалею о своих действиях! Я скажу только, что я не хотел смерти преподобного Хэнкса и не отдавал приказа убить его, и никто не сможет меня в этом обвинить, потому что я даже не знал, что он там будет. Но все остальное, о чем объявила эта иностранная шлюха, я сделал, милорды, и сделал бы то же самое опять хоть тысячу раз, лишь бы не позволить богопротивной прелюбодейке – и этому предателю, который называет себя Протектором, – загрязнить и отравить Божий мир!
Землевладельцев потрясло его признание собственной вины. Нет, он не признал, а провозгласил ее и швырнул в лицо суке! Он понимал их смятение – они не знали, что он задумал. Бёрдетта охватило волнение уверенности – Бог с ним, – и он развернулся к Бенджамину Мэйхью.
– Я отвергаю ваше право приговорить меня к смерти. Вы хотите заглушить голос оппозиции вашему развращенному злоупотреблению властью. По древнему праву перед Богом, законом и этим Конклавом я оспариваю ваше решение! Пусть ваш Защитник выйдет сюда и докажет в споре мечей истинную волю Божью, как принято было у наших отцов, – и пусть Бог защитит правого!
Он восторжествовал, увидев, как удивился Мэйхью, и радостно оскалился. Он поймал ублюдка в его же собственные силки! Если Мэйхью хочет вернуть древние права Протектора, повернуть часы назад и стать деспотом, тогда он должен принять и древние ограничения власти Протектора… И весь невыразимый смак ситуации был в том, что так называемым Защитником Мэйхью назначил – в награду! – вот эту суку. Блудницу, которую Бог подвел наконец под острие меча Бёрдетта.
В зале загомонили встревоженные голоса, а с десяток землевладельцев, забыв старинные церемонии, возмущенно закричали. Но Бёрдетт не обратил на них внимания, он ликующе смотрел на Мэйхью. Он знал, что блудница баловалась с мечом с тех пор, как ее собственный народ с позором изгнал ее на Грейсон, но она жила здесь чуть больше года, а последние три месяца провела в космосе. Наверняка то немногое, что она успела изучить, уже позабылось из-за отсутствия практики – тогда как сам он был мастером второго уровня. Как и любой другой грейсонец, Бёрдетт считал, что меч не годится для настоящего боя, это дань традициям и ритуалам – но теперь он наконец понял истинную причину, по которой Бог вдохновил его в совершенстве овладеть этим искусством.
Ради этого момента. Ради дня, когда он заслужит еще один Меч, поразив сатанинскую блудницу на глазах у всего Грейсона. И когда она падет, когда Божья воля станет ясна всем, ее смерть отменит и смертный приговор – ибо по распрекрасной конституции, которую так любит Протектор, победа землевладельца навсегда оправдывает его в любых обвинениях, из-за которых он бросил вызов!
Бенджамин Мэйхью, похолодев, смотрел на ликующего Бёрдетта и ругал себя за глупость. Надо было учесть эту возможность, но никто не пользовался правом вызова за последние три столетия! Это был возврат к варварству, но этого и следовало ожидать от такого варвара, как Бёрдетт.