— Меня хранит бог, — отвечала она.
Так проехали они, беседуя, немного вперед и вдруг увидели высоко в воздухе, прямо над своими головами, огромного ворона. В шею ему впился маленький воробей и, яростно чирикая, бешено клевал его и выщипывал из него перья. Израненный, истерзанный, ворон метался во все стороны — влево, вправо, вверх, вниз — и, жалобно каркая, тыкался, как слепой, в деревья, пока, наконец, не рухнул замертво, с выколотыми глазами на седло Злонравного. Взглянув на ворона, рыцарь швырнул его на дорогу, а воробей взлетел на дерево и, весело отряхиваясь, защебетал во все горлышко, торжествуя победу.
— Ах, милая пташка, — смеясь, сказала Махтельт, — ты благородной породы! Иди ко мне, я подарю тебе красивую клетку и буду кормить тебя отборным пшеничным зерном, просом и конопляным семенем.
Но Галевин, не помня себя от гнева, закричал:
— Дерзкий мужичонка, попадись только в силки! Ты бы у меня не долго пищал, радуясь победе над благородным вороном.
А воробей чирикал без устали, точно издевался над Сивертом Галевином, который меж тем обратился к Махтельт:
— И ты еще смеешь веселиться и хвалить эту тварь, зная, что на моем гербе изображен ворон моего славного предка Дирка? Разве ты не знаешь, что и тебе недолго еще осталось пищать?
— Я буду пищать, доколе это будет угодно господу богу, моему владыке, — отвечала она.
— Нет для тебя другого владыки, — сказал он, — кроме меня. Я здесь единственный владыка.
Вдруг ему стало очень холодно, ибо сердце Анны-Ми хотя еще билось, но постепенно леденело у него в груди. Почувствовав, что и это сердце скоро засохнет, он сказал Махтельт:
— Ты пришла вовремя, прекрасная девушка!
— Тот, кого ведет бог, — отвечала она, — всегда приходит вовремя.
— Но кто же ты, — спросил он, — что разъезжаешь по моей земле на коне, поешь, трубишь в рог и так дерзко нарушаешь тишину?
— Я благородная девица Махтельт, дочь Руля Храброго, сира де Хёрне.
— И ты не страдала от холода, пробираясь сюда по такому снегу?
— В роду сира де Хёрне никто не боится холода.
— И тебе не страшно ехать рядом со мной по моей земле, куда никто не смеет ногой ступить?
— В роду сира де Хёрне никто никогда ничего не боится, — отвечала она.
— Ты отважная девушка, — сказал он.
— Я дочь Руля Храброго, сира де Хёрне. Он ни слова не ответил, и некоторое время они ехали молча.
Вдруг он надменно вскинул голову и сказал:
— Не я ли Сильный, Красивый, Непобедимый? Не я ли всегда буду таким? Да, все подвластно мне в час победы. Раньше я должен был петь в ночной темноте, в стужу и в снег и в ветер, чтобы привлечь к себе девушек, а ныне самая прелестная, самая знатная и красивая пришла ко мне без зова среди бела дня. Это ли не гордый знак моего могущества? Кто равен мне? Никто, кроме бога. Ему принадлежит небо, мне — земля. Я всесилен, все живое подчиняется мне, надо всем живым я торжествую. И пусть обрушатся на меня вражеские полчища, молнии, громы, бури, меня никто не одолеет.
— Одолеет, — ответили на эти гнусные кощунственные слова семь голосов разом.
То было эхо «Семи великанов»: громко и звучно повторило оно семь раз каждый звук.
— Подумать только, — сказал Злонравный, — эхо смеет надо мной потешаться.
И он захохотал.
Захохотало и эхо, хохотало долго, громко и страшно.
Казалось, Галевину нравился этот шум, он, не переставая, смеялся, и смеху его вторило семикратное эхо.
И Махтельт почудилось, что в лесу прячется по крайней мере тысяча человек.
А собака Галевина очень испугалась и завыла так тоскливо, что Махтельт почудилось, будто в лесу воет по крайней мере тысяча собак, предвещая чью-то смерть.
Конь Злонравного тоже испугался и в ужасе от хохота своего хозяина, многократно умноженного эхом, жалобного воя собаки и своего собственного ржанья заметался, встал на дыбы и, точно человек стоя на двух ногах, пугливо прядал ушами и, наверное, сбросил бы наземь Сиверта Галевина, если бы всадник не пришпорил коня и не заставил его помчаться вперед, минуя чащу, где царило эхо «Семи великанов».
Но Шиммель — и это великое чудо — даже не двинулся с места, а ведь он был молодой конь и легко мог испугаться.
Когда шум утих, Галевин и Махтельт поехали дальше, изредка переговариваясь.
И вместе они подъехали к Виселичному полю.
О том, как Махтельт приехала на Виселичное поле.
Махтельт увидела шестнадцать повешенных девушек и среди них Анну-Ми, и все их тела были осыпаны снегом.
Конь Злонравного снова встал на дыбы, забрыкался и в страхе запрядал ушами, а Шиммель заржал и гордо забил копытом по снегу.
И Галевин сказал Махтельт:
— Нечего сказать, верный у тебя друг! Радостно ржет в твой смертный час.
Но Махтельт ничего не ответила и, глядя на бедных девушек, молила всемогущего бога помочь ей отомстить за них.
Злонравный сошел с коня и, взяв в руки золотой серп, встал рядом с Махтельт.
— Пришел твой смертный час, — сказал он. — Сойди с коня и ты.
И в нетерпении хотел снять ее с седла. Но Махтельт сказала:
— Не тронь, я сойду сама, и если мне суждено умереть, я умру без слез.
— Ты прекрасная девушка, — ответил он. И, сойдя с коня, она сказала:
— Мессир, прежде чем нанесешь мне удар, сними-ка свой оперст-клеед цвета спелой пшеницы! Девичья кровь бьет струею, и мне будет жаль, если моя кровь запятнает твое платье.
Но прежде чем Галевин снял свой оперст-клеед, голова его скатилась к ее ногам.
И, глядя на бездыханное тело, Махтельт сказала:
— Самонадеянный, ты мнил себя непобедимым, но когда зверь не чует опасности, охотнику легче его убить.
И осенила себя крестным знамением.
О шестнадцати мертвых девушках и о Повелителе камней.
Вдруг голова заговорила:
— Поскачи на конец дороги и затруби погромче в мой рог, чтобы друзья мои тебя услыхали.
Но Махтельт ей в ответ:
— На конец дороги я не поеду, в твой рог не затрублю; я не пособница убийцам.
— Если только ты не дева, не ведающая жалости, — молвила голова, — приставь меня к моему туловищу и прижми к кровоточащей ране сердце, которое лежит у меня на груди.
Но Махтельт ей в ответ:
— Я дева, не ведающая жалости, я не приставлю тебя к твоему туловищу и не прижму к кровоточащей ране сердце, которое лежит у тебя на груди.
— Дева, — заплакала в ужасе голова, — скорее, скорее вези меня в замок, осени поскорее мое тело крестным знамением. Ибо он вот-вот придет.
И едва успела это голова договорить, как из лесу вышел Повелитель камней, уселся на тело Злонравного и взял в руки его голову.
— Здравствуй, Урод! — сказал Повелитель камней, — что, хорошо ли тебе сейчас? И где твоя былая мощь, мессир Непобедимый? Вот и пришла к тебе без твоей песни бесстрашная дева, от чьей руки ты и принял смерть. Но ты должен снова запеть свою благозвучную песню и призвать ею девушек.
— Ах, не заставляй меня петь, Повелитель камней! — сказала голова. — Я ведь знаю, что мой конец сулит мне тяжкие муки.
— Пой, — сказал Повелитель камней, — пой, трус! ты не плакал, совершая злые дела, а сейчас плачешь в ожидании страшной кары, пой, Урод!
— Ах, сжальтесь, сеньор! — взмолилась голова.
— Пой, — приказал Повелитель камней, — пой, час божьего суда настал.
— Сеньор, не будьте ко мне так жестоки в этот злосчастный час!
— Пой, Урод! — сказал Повелитель камней, — пой, пришел час расплаты!
— Что ж, я буду петь, — плача, сказала голова, — буду петь, ибо вы мой господин.
И голова запела волшебную песню.
И по лесу сразу разлилось благоухание кинамона, ладана и майорана.
И шестнадцать девушек, услышав песню, спустились с виселиц и подошли к телу Злонравного.