Сметсе и его жена возлюбили всем сердцем несчастных бедняков и бездомных собак. Бедняки находили у них приют и пищу, как и хромые, больные и покалеченные псы, скитавшиеся без крова по Генту, так что дом Сметсе был назван Госпиталем для Собак и Домом Нищих.
И все-таки Сметсе был невесел: он думал о семи годах.
Измученный этими мыслями, Сметсе уже больше не пел; он потерял свой жирок, худел на глазах, стал грустить и задумываться и в кузнице говорил лишь то, что необходимо для работы.
И его уже звали не Сметсе веселым, а Сметсе богатым.
И он считал оставшиеся ему дни.
О том, как к дому Сметсе подошел путник в лохмотьях и подъехала на ослике милая женщина с прелестным младенчиком на руках.
Однажды, на двести сорок пятый день седьмого года, в пору цветения слив, Сметсе в молчании предавался полдневному отдыху. Он сидел на деревянной скамье у дверей своего дома и печально глядел на тенистые деревья, тянувшиеся вдоль набережной, на пташек, которые то порхали по веткам, то дрались меж собой и клевали друг дружку из-за скудной добычи, на ясное солнышко, веселившее пташек; он слушал, как славно шумит кузница у него за спиной, как жена готовит на кухне к обеду жаркое, как спешат подмастерья уйти подкрепиться, ибо уже наступил обеденный час. И Сметсе говорил себе, что в аду он не увидит ни солнца, ни пташек, ни яркой зеленой листвы, не услышит, как шумит его кузница, как спешат уйти подмастерья, как жена готовит на кухне жаркое.
Подмастерья вскоре ушли, а Сметсе по-прежнему сидел один на скамье, размышляя о том, как ускользнуть от дьявола.
Вдруг у его дверей остановился человек, очень бедный на вид. Волосы и борода у него были каштановые, одежда — городская, но вся в лохмотьях, в руке — толстая палка. Он шагал рядом с осликом, ведя его в поводу. На ослике сидела красивая молодая женщина с милым лицом и благородной осанкой и кормила грудью голого младенчика, у которого было такое кроткое и прелестное личико, что у Сметсе стало легче на душе, едва он взглянул на него.
Осел остановился у дверей кузницы и отчаянно заревел.
— Любезный кузнец, — сказал путник, — погляди на нашего ослика: он потерял по дороге подкову. Не соизволишь ли ты приказать, чтобы его подковали?
— Я сам этим займусь, — отвечал Сметсе, — сейчас в кузнице никого нет, кроме меня.
— Я должен предупредить тебя, что мы бедны.
— Не тревожься об этом. Я настолько богат, что могу даром подковать серебряными подковами всех ослов Фландрии.
При этих словах женщина сошла с ослика и спросила у Сметсе, можно ли ей присесть на скамейке.
— Милости прошу, — сказал он.
Пока кузнец привязывал ослика, обтесывал копыта и прибивал подкову, он расспрашивал путника:
— И откуда же ты идешь с этой женщиной и с осликом?
— Мы идем из дальней стороны, и впереди у нас еще долгий путь.
— А разве вашему ребенку не холодно, — спросил Сметсе, — ведь он совсем голенький?
— Нисколько, — возразил путник, — ибо он — сама жизнь и само тепло.
— Да, конечно, — согласился Сметсе, — вы это верно говорите о детях, сударь! Но что же вы пьете и едите в пути?
— Пьем воду из ручьев и едим хлеб, когда нам подают.
— Не больно-то много вам подают, — засмеялся Сметсе, — корзины на вашем ослике совсем легкие, как я вижу! И частенько бывает вам голодно?
— Да, частенько, — отвечал путник.
— Вот это мне уж не нравится, — сказал Сметсе, — кормящей матери очень нездорово голодать: молоко у нее становится кислое, а ребенок растет хилым.
И он кликнул жену:
— Женушка, принеси сюда столько хлеба и окороков, сколько войдет в эти корзины. Не забудь еще брёйнбиира: для бедных странников это божественное подкрепление в пути. И добрый гарнц овса для ослика!
Когда корзины были наполнены, а ослик подкован, путник сказал Сметсе:
— Кузнец, я хочу наградить тебя за твою доброту, ибо — каким бы я тебе ни казался, — я наделен большой властью.
— О да, — усмехнулся кузнец, — я это вижу.
— Я Иосиф, — продолжал путник, — названый муж пресвятой девы Марии, которая сидит вот тут, на этой скамейке, а ребенок у нее на руках — Иисус, твой спаситель!
Пораженный этими словами, Сметсе в страшном смятении глянул на странников и увидел огненный венец над головою мужчины, звездную корону на челе женщины и чудесные лучи, ярче солнца, вокруг главы ребенка, озарявшие ее своим сиянием.
Кузнец упал к их ногам и сказал:
— Господи Иисусе, пресвятая дева и святой Иосиф, простите меня за то, что я усомнился в вас!
На это святой Иосиф ответил:
— Сметсе, ты славный малый и к тому же добр. За это разрешаю тебе высказать три самых больших твоих желания. Иисус Христос их исполнит.
Услышав это, Сметсе очень обрадовался: он подумал, что, может быть, спасется таким образом от дьявола, но все же не посмел признаться, что продал ему свою душу.
С минуту он помолчал, раздумывая, о чем попросить, потом почтительнейше сказал:
— Господи Иисусе, пресвятая богородица и ты, святой Иосиф, не будет ли вам угодно войти в мой дом? Там я смогу высказать вам три моих желания.
— Да, нам так будет угодно! — отвечал святой Иосиф.
— Женушка, — крикнул Сметсе, — иди сюда, постереги ослика этих господ.
И Сметсе пошел впереди, подметая веником пол, дабы его гости не запылили своих подошв.
И он повел их в свой сад; там стояло прекрасное сливовое дерево в цвету.
— Монсеньор, сеньора и сеньор, — сказал Сметсе, — не будет ли вам угодно, чтобы тот, кто взберется на это дерево, не смог спуститься с него без моего на то дозволения?
— Да, нам так будет угодно, — отвечал святой Иосиф.
Потом Сметсе повел их на кухню; там стояло большое, красивое и очень дорогое кресло из тяжелого дерева, с мягким сиденьем.
— Монсеньор, сеньора и сеньор, — сказал Сметсе, — не будет ли вам угодно, чтобы тот, кто усядется в это кресло, не смог подняться с него без моего на то дозволения?
— Да, нам так будет угодно! — отвечал святой Иосиф.
Потом Сметсе пошел за мешком; показав его, он сказал:
— Монсеньор, сеньора и сеньор, не будет ли вам угодно, чтобы каждый — будь то человек, или дьявол, и какого бы роста он ни был — смог влезть в этот мешок, но не смог вылезть из него без моего на то дозволения?
— Да, нам так будет угодно! — отвечал святой Иосиф.
— Монсеньор, сеньора и сеньор, — сказал Сметсе, — примите мою благодарность, я уже высказал три моих желания, и мне нечего больше желать, — разве лишь попросить вашего благословения.