— Как же это так? — подивился Сметсе. — Ведь король Филипп потребовал, чтобы вас в Риме причислили к лику святых за вашу верную службу Испании и папе. — Почему же вы не в раю, мессир?
— Увы! — воскликнул дьявол. — Моих прежних заслуг не признали. Изменники-реформаты находятся подле бога, а я горю в геенне огненной на самом дне ада. И там, не зная ни отдыха, ни срока, я должен петь псалмы еретиков. Ох, какое это тяжкое наказание, какие невыносимые муки! Эти песни стоят у меня поперек горла, клокочут у меня в груди и раздирают мои внутренности, словно дикобразы с железными иглами. При каждом звуке у меня открывается новая рана, кровоточащая рана; так мне суждено петь всегда, до скончания веков.
Сметсе, потрясенный рассказом о том, как тяжко господь покарал Якоба Гессельса, сказал ему:
— Пейте, мессир, брёйнбиир — целительный бальзам для больной глотки.
Вдруг зазвонил колокол.
— Сметсе, — сказал дьявол, — идем, час наступил!
Но добрый кузнец, ничего не ответив, вздохнул.
— Что тебя печалит? — спросил дьявол.
— Ах, меня печалит, что вы так торопитесь, — отвечал Сметсе. — Неужто я вас так дурно принял, что вы не дозволите мне обнять на прощание жену и моих славных подмастерьев, а заодно и поглядеть на мое чудное сливовое дерево, на котором растут такие сочные плоды? Ах, как бы я хотел хоть чуточку освежить ими свое горло прежде, чем уйти туда, где все мучаются вечною жаждой!
— Только не вздумай ускользнуть от меня, — сказал дьявол.
— И не собираюсь, сеньор! Прошу вас покорнейше, следуйте за мной!
— Идем, — сказал дьявол, — но не надолго. В саду Сметсе снова начал вздыхать:
— Вот и мои сливы, сеньор! Не дозволите ли вы мне влезть на дерево, чтобы досыта ими наесться?
— Влезай, — разрешил дьявол.
Усевшись на дереве, Сметсе стал с жадностью уплетать сливы и, громко причмокивая, высасывать из них сок.
— Что за райские сливы! — восклицал он. — Сливы, достойные истинного христианина, до чего же они крупны! Царские сливы, вы могли бы освежить глотки сотен чертей, которые жарятся в адском огне! Лакомые сливы, благодатные сливы, вы изгнали жажду из моего горла! Любезные сливы, милые сливы, вы прогнали черную тоску из моего желудка! Свежие сливы, сахаристые сливы, вы наполнили мою кровь бесконечною сладостью! Ах, сочные сливы, веселящие сливы, волшебные сливы, как бы я хотел всегда вас сосать!
И так приговаривая, Сметсе беспрестанно срывал и ел сливы, высасывая из них сок.
— Жадина, — сказал дьявол, — от твоих слов у меня слюнки во рту потекли! Ну что бы тебе стоило сбросить мне парочку твоих чудесных слив!
— Увы, мессир, я не могу это сделать. Они так нежны, что от них ничего не останется, если сбросить их наземь. Но если вам будет угодно взобраться на дерево, вы получите большое удовольствие.
— Ладно, — сказал дьявол.
Когда он поудобнее расположился на крепком суку и начал спокойно лакомиться сливами, Сметсе потихоньку спустился вниз, схватил палку, лежавшую в траве, и давай что есть силы дубасить своего гостя.
Почуяв удары, дьявол хотел прыгнуть на кузнеца, но не тут-то было: кожа на его заду прочно пристала к суку. И он шипел, брызгал слюною со злости, скрежетал зубами от ярости, да и от боли тоже.
А Сметсе тем временем колотил его, бил палкой куда ни попало, содрал с него кожу до самых костей, разорвал на нем блузу и, радуясь, надавал ему таких крепких, здоровых тумаков, каких никто еще до того не получал во Фландрии.
И при этом он спрашивал:
— Что же вы и словечком не обмолвитесь о моих сливах? А ведь они хороши!
— Ух! — взревел Гессельс. — Будь я только свободен!
— О да! будь вы только свободны! — подхватил Сметсе. — Вы бы тотчас вручили меня доброму палачу, одному из ваших милых дружков, и он бы совершенно свободно разрезал меня на куски, словно какой-нибудь окорок, соблюдая при этом все ваши мудрые правила, — ведь вы, сдается мне, были великим мастером по части пыток. Ну, а вот такая пытка — палкою — не беспокоит ли вас? О да! будь вы только свободны! Вы бы вздернули меня на священную виселицу, и я бы болтался в воздухе у всех на глазах, а дядюшка Гессельс тем временем бы хохотал во все горло. Уж он бы отомстил мне за то, что я так свободно его колочу! Ибо нет на свете ничего свободнее, нежели свободная палка, которая свободно гуляет по спине несвободного советника. О да, будь вы только свободны! Вы бы освободили мое тело от головы, как вы это с превеликой охотой проделали с графами Эгмонтом и Горном. О да! будь вы только свободны! Сметсе тогда бы, конечно, свободно поджаривался на медленном огне, как те бедные девочки-реформатки. И Сметсе, как и они, тоже бы славил от всей своей свободной души бога свободно верующих и свободу совести, что сильнее и жарче огня, а дядюшка Гессельс в это время попивал бы пивцо, говоря, что оно хорошо пенится.
— Ах, — простонал дьявол, — и зачем ты меня бьешь так нещадно, без всякого сострадания к моим сединам?
— А затем, что твои седины — это шкура лютого тигра, опустошителя нашей страны; затем, что мне любо тесать тебя дубинкой, а также затем, чтобы ты дал мне прожить еще семь лет на этом свете, где мне неплохо живется, если хочешь знать.
— Семь лет! — воскликнул дьявол. — И думать не смей! Лучше я изойду кровью под твоей палкой.
— Ха-ха-ха, я отлично вижу, — засмеялся Сметсе, — твоя шкура жаждет колотушек. Конечно, они недурны. Но все же и самая вкусная пища не идет впрок тому, кто не знает меры. Итак, когда с вас будет довольно, благоволите сказать мне! Я перестану вас угощать, но за это мне нужно получить мои семь лет.
— Никогда! — и Гессельс, подняв нос кверху, как собака, когда она воет, закричал:
— Эй, бесы! Все на помощь ко мне!
И его надтреснутый голос прозвучал так резко и страшно, — будто сотни труб затрубили, — что со всех сторон сбежались подмастерья.
— Вы недостаточно громко кричите, — сказал Сметсе, — я помогу вам.
И он принялся бить дьявола еще крепче, и тот завопил еще громче.
— Поглядите, — сказал Сметсе, — как хорошо моя палка выучила петь славного соловушку, который сидит на моей сливе. Это он поет лид любви, призывая свою милую. Она скоро придет, мессир; но, пожалуйста, подождите ее внизу: вечерняя роса, говорят, вредна наверху по причине колотушек.
— Бас, уж не мессир ли это Якоб Гессельс, кровавый советник, влез на твое дерево? — спросили подмастерья.
— Да, ребята, — отвечал Сметсе, — это он, своей собственной персоной. Сей почтенный человек и теперь хочет влезть повыше, как он стремился к этому всю свою жизнь. Вот он и кончил жизнь в воздухе, показывая прохожим язык. Ибо то, что исходит от виселицы, к виселице возвращается, и веревке подобает вернуть то, что ей принадлежит. Так сказано в Писании.
— Бас, не помочь ли тебе спустить его вниз? — спросили подмастерья.
— Помогите! — отвечал кузнец.
И подмастерья пошли в кузницу.
Дьявол меж тем, не говоря ни слова, пытался оторвать свой зад от сука. Он метался, бесновался, то так, то этак извивался, упираясь в дерево ногами, руками, головой, но все тщетно.
А Сметсе, не переставая его вволю тузить, говорил:
— Мессир советник, вы держитесь крепко на своем троне, как я полагаю; но я хочу снять вас оттуда, снять незамедлительно, ибо если я этого не сделаю, продолжая вас изо всех сил колотить, вы, чего доброго, вырвете мою сливу с корнями, и люди увидят, как вы разгуливаете повсюду, волоча за собой дерево на вашей заднице, словно хвост, а это было бы жалкое и смехотворное зрелище, недостойное столь благородного дьявола, как вы. Дайте-ка лучше мне мои семь лет!
— Бас, — сказали подмастерья, возвратившись из кузницы с железными брусьями и молотами, — вот мы и здесь, в полном твоем распоряжении. Что надо нам делать?
— Раз я его уже причесал дубинкой, — сказал Сметсе, — остается лишь вычесать вшей из его головы при помощи брусьев и молотов.