Я не касаюсь ее. В этом нет нужды. Она и так готова для меня, она вздымается наполнено и гордо, она призывает мои губы. Ее веки вздрагивают, когда я охватываю губами ее клитор, втягиваю его в себя, и она тяжело приваливается ко мне, она дрожит. Здесь, в этой комнате, время утрачивает всякое значение. А все, что имеет значение – это ее зардевшаяся шея, капли пота на ее коже и поток возбуждения на моих губах. Я чувствую, как ее сердце бьется у меня во рту, я вижу эхо ее пульса на ее шее. Она напрягается, толкается в меня, прижимая мои губы. Ее взгляд становится яростным, она готова кончить, я чувствую, какая она набухшая, как она бьется в моих губах. Только теперь я заполняю ее, позволяя своей руке принять на себя часть ее веса, пока она располагается на моих пальцах, растягиваясь, чтобы принять меня.
Я втягиваю ее губами, пожираю ее языком, ласкаю тугие внутренние мышцы, пока ее рот не раскрывается в высоком, тоненьком вскрике. Она все еще не закрывает глаз, не сводит их с моего лица, пока оргазм охватывает ее.
Я перестаю дышать, у меня кружится голова, но я хочу, чтобы ничего – даже звук моего дыхания, вырывающегося из груди – чтобы даже он не нарушал ее стоны наслаждения.
Я буду снова переживать эти стоны неделями, наслаждаясь красотой ее страсти, заполняя истосковавшиеся пустоты своей души воспоминаниями о ее удовольствии. Я бы не отводила губы от нее, снова бы заставила ее кончить, если бы она едва не упала, когда сокрушительная кульминация отступила. Когда она обмякает, я встаю и прижимаю ее к себе, нашептываю ей слова любви, которых так мало, что я едва не плачу от собственного бессилия. Не отрывая своих губ от ее, ловя последние остатки ее облегчения на своем языке, я опускаю ее на кровать, не размыкая объятий. Мы лежим бок о бок, мы нежно касаемся друг друга.
– Ты здесь, – наконец шепчет она.
Я улыбаюсь и поцелуями прогоняю тоску из ее глаз.
– Да.
– Их всегда не хватает. Этих мгновений.
Я прижимаю палец к ее губам, а затем заменяю его своими губами. У меня нет ответов, одни только поцелуи. Их я отдаю свободно, вместе со своим сердцем, пока ее грусть не превращается в желание, а желание в требование. Она переворачивает меня, стягивает с меня одежду и берет то, что и так принадлежало и принадлежит ей.
И когда она надо мной, когда она внутри меня, время просто исчезает. Нет ни прошлого, ни будущего, больше ни одного мгновения нельзя ни украсть, ни потерять.
Джин Стюарт "В тихом омуте"
Старинные напольные часы рядом с широкой деревянной лестницей закашлялись, зажужжали и пробили три часа пополудни медленными, звучными ударами. Марта отмечала каждый удар, постукивая указательным пальцем по гладкой странице «Орландо», пока ее глаза задержались на том, что, как она считала, было самым длинным и самым лирическим предложением в истории.
Она вздохнула, подняла лежавшую на коленях закладку и заложила ею книгу.
Странная это была закладка, но она по-прежнему находила себе место в каждой книге, которую Марта читала. С фотографии ей широко улыбалась женщина с разметавшимися темными волосами, наполовину закрывавшими ей глаза. Уголки фото, аккуратно вырезанного в свое время из студенческой газеты, уже начали растрепываться, когда Марта додумалась заламинировать фотографию. Теперь, годы спустя, она была ее талисманом.
Она была сделана в тот день, когда университетская сборная по хоккею на траве одержала победу в своей лиге, и женщину на фото несли на своих плечах ее товарищи по команде. Марта была на той игре.
Она все еще помнила, как холодный ноябрьский ветер пронизывал ее насквозь.
Она пронзительно выкрикивала слова поддержки из-за боковой линии, когда Элеонора Великая пролетела мимо, в вихре из длиннющих ног и судорожных вдохов и перехватила пас соперницы. Темные глаза поднялись, всего на несколько секунд, и встретили взгляд Марты. И это было так, словно где-то глубоко внутри Марты дрогнула, приоткрываясь, и распахнулась настежь дверь, обнажая ее пробуждающуюся душу.
Потом Элеонора опустила глаза, подхватила белый мяч и четким, мощным ударом клюшки отдала пас напарнице. И сама исчезла в вихре движений таких быстрых, что они казались размытыми. А Марта осталась задаваться вопросом: «Откуда у меня эта бездна чувств, если она едва на меня глянула?»
Марта была скромной и тихой первокурсницей, Элеонора Уотсон училась на старшем курсе. Марта была старшим библиотекарем, книжным червем и, хоть она могла за себя постоять в спортивных играх, она никогда не была спортсменкой. Ее тихая и спокойная жизнь была просто рябью на поверхности жизни студгородка и совсем не пересекалась с волнами, окружавшими Элеонору. Так что предмет ее обожания был абсолютно недосягаем.
С тех пор прошло пять лет. Марта только головой качала, сама себе удивляясь.
Фотография стала больше, чем просто закладкой. На самом деле это был факел, чей свет никогда не гас.
Теплые лучи сентябрьского солнца струились сквозь высокое окно позади и растекались по ее одетому в джинсы и свитер телу, как растекается по мороженому карамель. Она уютно устроилась в мягком потертом коричневом кожаном кресле, перекинув ноги через подлокотник. Кресло она специально подтащила поближе к старому, исцарапанному столу библиотечного поста, чтобы всем было заметно, что она на дежурстве. Еще несколько лет назад Марта решила, что будет сидеть на стуле и за столом только под неусыпным взором начальства. Когда перед вами встает выбор, как вам провести шестичасовое дежурство – нежась в мягком пузатом кресле пятидесятых годов или сидя на твердом, как камень деревянном табурете, то выбора у вас, собственно и нет. К счастью, ее босс Чарльз решил, что достаточно ценит ее готовность брать дополнительные смены, чтобы закрывать глаза на те редкие случаи, когда он заставал ее наслаждающейся своим роскошным кожаным троном.
Архитектурный монстр из стекла и стали, возведенный в 70х годах и являвшийся главным зданием библиотеки, возвышался позади маленького изящного здания, где сейчас находилась Марта.
Построенное из серо-зеленого камня, с белыми мраморными колоннами, возвышающимися над пролетом широких входных ступеней, полуторасотлетнее здание библиотеки было отведено для хранения специальной литературы. Сотни томов по юриспруденции и медицине размещались на первом этаже, под чутким наблюдением Чарльза и двух его помощников. Здесь, наверху, где была Марта, располагались архивы редких и старинных изданий. Здесь хранилась история колледжа и соседних административных округов, здесь обитали все тайны.
В закрытых хранилищах в задней части второго этажа Марта видела подлинные рукописные пергаменты, описывающие отступление ополчения после сражения при Брендивайне, читала волнующий отчет о ранении Лафайета, написанный врачом, оказывавшим ему помощь под деревом, которое и сейчас росло в парке меньше чем в десяти милях отсюда. Она изучала письма местных фермеров, бывших частью подпольной цепочки, помогавшей беглым рабам добраться до порта Филадельфии. Она вела счет письмам женщин, которые вопреки запретам своих мужей встречались с Элизабет Кэйди Стентон и Сьюзан Энтони, жертвовали им свои личные сбережения и боролись за равноправие, рискуя при этом своими браками и финансовой безопасностью. Рискуя ради тех обретения прав, которые в современном мире воспринимались женщинами как должное и даже не всегда ими использовались.
Второй этаж небольшого здания библиотеки был для большинства студентов, подрабатывавших помощниками библиотекаря, чем-то вроде заброшенной гробницы с панелями из красного дерева и дубовыми полками. Марта слегка улыбнулась и огляделась по сторонам, а потом закрыла глаза и вдохнула запах натертых воском полов и тысяч книг в твердых переплетах. Для нее это был кусочек рая.