«Дорогой батюшка Флавиан! Ваше благословение выполнила: родителей, новопросвещённых Николая и Анну, и сестру, новопросвещённую Нику, в наш Успенский кафедральный собор в Астане сводила, отцу Нифонту от Вас поклон передала, он нас воцерковил и причастил всех четверых. Вам от него также поклон и просьба о молитвах. Разрешите нашей семье считать вас своим духовным отцом? Ваша новопросвещённая раба Божья Мария, в миру Айбике!».
— Ну? — я вопросительно посмотрел на Флавиана. — Что отвечать-то?
— Напиши, что разрешаю, — вздохнул он. — Пусть поминают как духовника, пока лучшего себе не найдут…
— То-то же! — я наставительно поднял вверх указательный палец. — И какая тут тебе вторая чашка кофе?
***
— Ну что, я пойду, очередь в кассу займу, а ты пока пофотографируй тут! — я обратился к Флавиану, замершему перед могучей стеной Колизея с надписью «AMPHITHEATRUM FLAVIUM», — только далеко не отходи, народу в очереди немного, пройдут быстро!
— Лёш! — Флавиан посмотрел на меня как будто откуда-то издалека, — а как ты посмотришь, если мы вообще внутрь не пойдём? Просто обойдём вокруг и помолимся на ходу?
— Как благословишь! — с некоторым недоумением согласился я. — А почему ты не хочешь внутрь Колизея зайти? Неизвестно ведь, приедем ли сюда ещё когда-нибудь?
— Не знаю, как тебе объяснить… — наморщил лоб Флавиан. — Я всё, что там находится внутри, достаточно хорошо по фотографиям знаю, даже 3D-реконструкцию смотрел.
Но для меня Колизей — это прежде всего святыня христианского мученичества, я будто слышу здесь и сейчас этот крик «christianos ad leones!» — христиан львам!
Поэтому заходить внутрь с сонмищем туристов и «щелкать фотиком» как-то душа не лежит! Ты не обращай внимания, это всего лишь мои личные ощущения — если хочешь, сходи сам, а я тебя здесь подожду, вон арку Константина пойду рассмотрю поподробнее!
— Пошли вместе арку Константина смотреть, батюшка! — сказал я безапелляционно и первым зашагал в сторону арки. — А потом вернёмся и обойдём вокруг Колизея, с чёточками…
— Пошли!
***
Рим поразил меня — действительно «Вечный Город»!
Причём поразил не красотой расположения с постоянно меняющимся рельефом пейзажа, не обилием встречающихся на каждом углу исторических памятников, «по совместительству» являющихся ещё и шедеврами архитектурного или изобразительного искусства вселенского масштаба!
И не муравьиным кишением на улицах, площадях и в переулках миллионных толп туристов со всего света с растворёнными в этих толпах, как сахар в кофе, местными жителями!
И даже не откровенным старанием каждого официанта в разнообразных ресторанчиках и пиццериях надуть «лоха-туриста», что является здесь «национальным спортом».
Флавиан запретил мне «поймать за руку» пройдоху с большими романтичными чёрными глазами, который обсчитал нас на 10 евро — «Бог с ним, Лёша, считай, что ты ему дал такие «чаевые». Может, у него дома мать-инвалид, да и вообще жизнь у них тут дорогая»!
Рим поразил меня неким особым, тонко присутствующим, но явно ощущаемым не скажу «благодатным», скажу — «позитивным» духом, словно исходящим от каменных стен, от плит мостовой, от развалин форума, от деревьев, произрастающих из римской земли, пропитанной энергией солнца и всех случившихся на ней исторических событий.
Тысяча лет европейского христианства, прошедшая со времени его рождения в катакомбах Вечного Города до отделения поместной Римской Церкви от Вселенского Православия, никуда не делась отсюда!
Трагическое разделение и произошло в одиннадцатом веке по Рождестве Христовом вследствие искажения евангельского духа и догматов христианского вероучения из апостольско-вселенских в новодельно-«латинские», удобные для реализации честолюбиво-властных стремлений высшего римского духовенства.
Но всё равно первая тысяча лет возрастания и наполнения силой тоненького ростка христианства, проросшего из подземелий каменоломен-катакомб и взломавшего, взорвавшего казавшиеся незыблемыми пласты многовекового язычества в сознании и в сердцах граждан Римской империи — «высшей расы» всего покорённого Римом пространства, — та первая тысяча лет глубоко пропитала саму почву Великого Города духом первохристианского мученичества за веру и аскетического подвига последовавших за ним поколений.
Даже второе тысячелетие постепенного обмирщения и сползания католицизма в социальную и политико-экономическую область мирской жизни с высот совершенствования человеческого духа не смогло истребить эту глубинную насыщенность благодатью святого места, подобно тому как не могут проникнуть вглубь пропитанной антисептиком древесины болезнетворные разрушительные бактерии, лишь производя незначительные поражения на её повреждённой царапинами поверхности.