Я, естественно, подобно акуле (которых здесь, кстати, не бывает) барражировал вокруг него кругами на случай — «мало ли чего».
Мало ли чего (Слава Богу!) не случилось, и мы благополучно приземлились на песочке, на взятых из шкафа в доме пляжных полотенцах с изображениями у меня «Человека-Паука», а у Флавиана — «Русалочки» из диснеевского мультфильма.
Согревшись после достаточно прохладной океанской воды и утолив жажду предусмотрительно захваченной мною минералкой, я повернулся к Флавиану, вознесшему в синеву безоблачного неба своё бледное, забывшее о загаре пузо, и довольно сопевшему из-под прикрывавшей лицо банданы.
— Отче! Тебя можно отвлечь от твоего важного дела?
— Отвлекай! — не снимая с лица платка, ответил он.
Я приподнялся на локте и продолжил:
— Ты понимаешь, мне всё не даёт покоя эта бабушка из паштеларии.
— Ирине пора начинать ревновать? — Флавиан снял с лица бандану и тоже повернулся ко мне с улыбающимся лицом.
— Да ладно тебе, не смешно! — буркнул я в ответ. — Я серьёзно! Я всё вспоминаю, как она пришла и, по естественному душевному порыву, порезала нам булочку, не имея никакого расчёта на сиюминутную выгоду.
— И что тебя смущает? — внимательно посмотрел на меня батюшка.
— Да я вот всё думаю: она же наверняка католичка, или, может быть, вообще индифферентна к религиозным вопросам, как большинство европейцев, с которыми мы сталкивались… Но вот я, такой весь из себя православный, алтарник-чтец церковный, при духовнике…
Но я не уверен, что я бы так же поступил на её месте…
Так кто из нас больше христианин?
— «Кто есть ближний мой?… сотворивый милость… иди, и ты поступай так же!» (Лук. 10:33), — процитировал Евангелие батюшка.
— Вот видишь! — воскликнул я. — Милость должна проистекать от чистого сердца, от искренней любви к людям!
— Ну да! «Доброхотно дающего любит Бог» (2 Кор. 9:7), — согласился Флавиан.
— Так где же её взять, эту «доброхотность», чтобы, как эта бабушка, не смочь не сделать даже маленького доброго дела там, где его можно сделать?
— Помнишь историю из жития преподобного Антония Великого про него и александрийского сапожника?
— Напомни, отче!
— Антонию, великому подвижнику, имеющему благодатные дары от Бога, Господь вдруг открывает, что он ещё не возрос в духовную меру сапожника из Александрии. Антоний идёт к нему, находит и начинает выпытывать, каким подвигом тот стяжал такое духовное совершенство. Сапожник в ужасе, он и слов-то таких не знает! Антоний не отступает, и тот рассказывает, что когда сидит целыми днями у своего полуподвального окошка за работой и видит мелькание ног проходящих мимо его окошка людей, то думает: «Сколько людей, и все хорошие, все спасутся! Один я, грешник, погибну! Господи, помилуй мя грешного!».
Ты, конечно, не Антоний, да и та бабушка, вероятно, не «сапожник», но пусть она станет для тебя тем образцом, вспоминая о котором ты будешь говорить:
«Вот, та португальская бабушка спасётся, а я, православный грешник, погибну в гордости моей! Господи, помилуй мя!».
— Спаси тя Христос, отче! — ответил я.
— Спаси, Господи, и ту бабушку, которую ты послал нам во вразумление! — сказал батюшка и осенил себя крестным знамением.
***
Две недели в Португалии пролетели незаметно. Может быть, когда-нибудь я расскажу об этом отдельно, уж больно много «александрийских сапожников» я встретил в этой «Хоббитании»…
Флавиан реально покрепчал и загорел пузом (сперва, конечно, обгорел с отвычки…). Жалко, что я единственный, кто это смог узреть!
Василий, провожая нас на регистрацию в Лиссабонском аэропорту, откуда мы должны были через Бельгию лететь в Москву, спросил:
— Ну как Вам, батюшка, Португалия и вообще Европа?
— Я бы сказал так, — подумав, ответил Флавиан: — В Португалии и в России присутствие Бога ощутимее, чем на всей территории, разделяющей их друг от друга.
— Аминь, батюшка! — широко улыбнулся Василий. — Благословите навестить Вас в Покровском?
— Благословляю! — широко осенил его крестным знамением Флавиан.
— Не забудь с собой «паштель де ната» захватить! — шепнул я Василию.
— Хорошо, — рассмеялся он.
Глава 26
КВАЗИМОДО
— Во Квазимодо! — подумал я, подходя вслед за Флавианом к гейту (GATE — выход на посадку) номер 24 и узрев сидящего близко от выходной стойки колоритного гиганта в «пиксельных» комуфляжных штанах, дорогих «натовских» берцах и в тонком военном свитерке, плотно облепляющем бугрящийся мышцами торс, завершающийся бритой наголо головой на накачанной бычьей шее с изуродованным обширными ожогами лицом — экий, однако, страшенный буйволище!