Я решил, что — ну, только спущусь и немножечко посмотрю: вдруг это Флавиан с падре осматривают там что-то-ну-очень-интересное!
И я спустился!
Первое, что я увидел на нижней площадке, сойдя со ступеней, были три галереи, веером расходящиеся в стороны от того места, где я стоял. Свет струился из средней, две боковые уходили в темноту. Источника света не было видно, так как средняя галерея уже через несколько метров от площадки делала правый поворот.
Я, осенив себя крестным знамением, пошёл на свет и, завернув за поворот, увидел висящий на вбитом в стену металлическом крюке большой потемневший бронзовый сосуд с маленьким, словно у китайского чайничка, носиком, из которого торчал довольно толстый фитиль, горевший ровным пламенем и освещавший значительное пространство вокруг. Пахло разогретым оливковым маслом!
«Однако! Как у них тут всё сделано «аутентичненько», — подумал я, разглядывая отдающий глубокой древностью светильник. — Наверное, здесь какая-нибудь эксклюзивная экспозиция для VIP-персон, не рассчитанная па миллионные толпы туристов, топчущих катакомбы этажом выше! Вот куда падре Стефано моего батюшку привёл! Уважает, однако!».
Я двинулся вперёд по этой галерее, ориентируясь на свет находящегося где-то в глубине коридора, очевидно, такого же масляного светильника.
Что-то показалось мне необычным в окружающем меня пространстве. А-а! вокруг не было ни одной вскрытой погребальной ниши, все мраморные плиты с именами усопших выглядели так, словно их установили только вчера!
«Молодцы реставраторы! — подумал я. — И действительно, нельзя сюда пускать основные потоки туристов, разрушат они эту так тщательно воссозданную древнюю атмосферу! Повезло же мне, однако!»
Проходя мимо одной из кубикул, я увидал в ней в центре стены, расположенной напротив входа, большой аркосолий — глухую арку в стене с расположенной под ней гробницей, закрытой сверху мраморной плитой.
Обычно в таких гробницах хоронили богатых христиан или прославившихся подвигом мучеников, над мощами которых затем служили Божественную литургию, используя закрывавшую гробницу сверху плиту в качестве престола.
Вероятно, в увиденном мною аркосолии был погребён именно мученик, так как мраморная плита над гробницей была покрыта сверху расшитым виноградными гроздьями покрывалом, и на ней горел небольшой масляный светильник, похожий по форме на уже виденный мной настенный.
— Вот бы заснять! — рука автоматически потянулась к фотоаппарату. — Не выйдет, мало света! Вспышку я оставил в номере отеля, а без вспышки, на открытой диафрагме, нужна такая выдержка, на которой снимать с рук без штатива просто бессмысленно — кадр выйдет смазанным из-за дрожания рук! Эх!…
Следующий настенный светильник был расположен точно в углу очередного поворота коридора — так, чтобы его свет распространялся в обе стороны галерей. Я повернул и, пройдя ещё десятка с полтора шагов, услышал в подземельной тишине тихие звуки человеческих голосов.
«Ага, отцы! Таки я вас догнал! От меня не сбежишь!» — я прибавил шагу.
Звуки приближались. Из-за их отдалённости или из-за акустических особенностей подземелья я пока не мог точно определить, кому принадлежат эти голоса — Флавиану с проводником или кому-то ещё: может быть, записанному на магнитофоне аудиогиду…
По мере приближения моего к источнику звуков я стал слышать уже довольно явственно звучания возгласов, по характеру церковно-богослужебных, и пения, причём пения многих голосов! Может, это падре Стефано включил запись католической службы?
Ещё один поворот и… я замер. Передо мною открылась довольно просторная крипта, заполненная одетыми в длинные одежды, наподобие древнеримских, людьми, которые устремили свои взоры вглубь крипты к находящейся в стене широкой аркосоли с гробницей-престолом, покрытой вышитым покрывалом и освещённой двумя восковыми свечами, между которыми стояла чаша, по виду похожая на обычный церковный потир, и лежал круглый хлеб, положенный на светлое металлическое блюдо на невысокой широкой ножке.
Перед ними стоял на коленях седовласый человек с напоминающей епископский омофор широкой тканой лентой, спускающейся концами на грудь с его шеи, венчаемой крупной курчавой головой с лицом, обращенным к изображённому в глубине аркосоли «Доброму Пастырю» — образу, символизирующему в первохристианские времена Христа-Спасителя.
Кажется, я попал прямо на Евхаристический канон — главную часть литургии, во время которой схождением Духа Святого совершается преложение хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы — величайшие Дары Сына Божьего страждущему человечеству!
Я стоял тихонько, боясь шевельнуться и неосторожным звуком нарушить благоговейность момента: слава Богу, мобильник я выключил ещё перед входом в катакомбы.
Стоя позади всех молящихся у входа в крипту, я только пытался понять — кто эти люди? Католики? Копты? Какие-нибудь протестанты-«реконструкторы»? Уж больно точно их одежды воспроизводили виденные мною во множестве изображения одеяний древних римлян!
Или это вообще какой-то спектакль или съёмки исторического кинофильма? Но тогда где же зрители или камеры с сопровождающей съёмочной командой? Нет, похоже, тут служат литургию по-настоящему!
В этом меня убеждал ещё и явно присутствующий здесь в обилии особый дух благоговения и молитвы, заполняющий всё пространство крипты и заставляющий моё сердце взволнованно произносить: Господи! Иисусе Христе! Помилуй мя!
Этот молитвенный дух, хорошо знакомый мне по афонским монашеским богослужениям, ощущаемый мною всегда и во время евхаристического моления Флавиана у престола нашего скромного Покровского храма, — дух, наполняющий собою Метеоры, лучащийся из Кувуклии в иерусалимском Храме Гроба Господня, заставляющий учащённо биться сердце у мощей преподобного Сергия в Троице-Сергиевой Лавре, — этот дух свидетельствовал: никакой «реконструкции», здесь всё серьёзно! Здесь всё очень даже по-настоящему!
Памятуя наставления духовника о том, чтобы бросать все размышления и гнать помыслы, когда сердце настроено на богообщение, я выключил аналитические способности мозга, скомандовав ему что-то типа «стоять-молчать-бояться!», и дал душе наполниться окружающим меня духом молитвы, прийти в состояние мира, тишины, сокрушения о собственном греховном естестве и тихой светлой радости о Господе и о Его беспредельной, всё покрывающей Любви!
— Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй мя, грешного! — повторял я, чувствуя, что Он меня слышит, любит и, как обычно, милует! — Господи! Слава тебе за всё!
Возвратился к реальности я оттого, что кто-то деликатно касался моего предплечья и тихонько теребил за рукав.
Я открыл глаза — невысокая женщина средних лет, сдержанно улыбаясь, держала меня за руку и легонько тянула в глубину крипты, в сторону подходящих причаститься молящихся.
Я стряхнул с себя лёгкое оцепенение и сфокусировал взгляд на происходящем у аркосоли: там одетые в древние одежды люди разного пола и возраста подходили к совершившему евхаристию пресвитеру и принимали от него в ладонь частицу Святого Хлеба, после чего, приняв её в уста и проглотив, испивали в три глотка Святой Крови Господней из чаши, бережно подносимой к устам каждого совершителем литургии.
Держащая меня за руку женщина явно звала принять участие в причащении и меня, вполголоса говоря мне что-то на незнакомом мне языке.
— Speak english? Parla italiano? — тихонько спросил я эту женщину, только улыбавшуюся в ответ и явно не понимающую моих вопросов. — Как же Вам объяснить, что я не готовился сегодня к причащению, не читал «Последование», уже поел с утра…
Она кивнула, словно поняла, и снова тихонько потянула меня за руку, приглашая к причастию.
Признаюсь честно — тут я испугался! Во-первых, я и вправду не был готов к принятию Святых Таин, приступить к которым спустя лишь пару часов после плотного завтрака я, честно, не дерзал. Да и потом — кто были эти христиане, совершавшие здесь сейчас таинство евхаристии? Совсем не факт, что православные!