Его седая львиная грива буйно выбивалась из под полей широкополой соломенной шляпы, торжественно врученной батюшке перед выездом заботливой матерью Серафимой вместе с мешком различных сердечных лекарств и подробно расписанной инструкцией по их употреблению. Всё это сопровождалось суровым взглядом в мою сторону — «Алексей! Проследи!»
Следом, с улыбкой радостного «Франкенштейна», в своей излюбленной десантной тельняшечной маечке, в фирменных горных кроссовках мягкой ленивой походкой тигра шествовал Игорь. Солнышко поигрывало на его загорелых плечах, бугрящихся узлами накачанных мышц и украшенных, с одной стороны, татуированной эмблемой «Войск Дяди Васи» и сеткой шрамов-швов — с другой.
Замыкал шествие ваш покорный слуга в стильной бизнесменской рубашке с короткими рукавами, черных брюках с наглаженными до бритвенной остроты стрелками (спасибо, жена! — «Лёшенька! Ведь в европейскую страну летишь! Потерпи хоть до гостиницы без своих тёртых джинсов!») и сверкающих как «Мерседесы-Брабусы» лакированных штиблетах от Карло Пазолинни, купленных ещё во время нашей исторической встречи с Флавианом в обувном магазине.
Как-то быстро мы проскочили таможню, проворные ребята из «Музинидиса» в жёлтых майках отконвоировали нас в автобус (с кондиционером! Ура!), пару часов до курортного приморского посёлка Калликратия пролетели незаметно за разглядыванием незнакомой греческой действительности, проносящейся за тонированными окнами.
Небольшой уютный отельчик, с боем добытый Игорем номер на первом этаже для Флавиана (с его комплекцией, да по этим тесным лестничкам лазать?), ужин в таверне армянки Сильвы на набережной (о! морские окуни-до-рады, приготовленные на углях и политые ароматным оливковым маслом и лимонным соком! — как пить дать, не обойдусь без проблем на мытарстве чревоугодия…), плохой сон на новом месте, ранний подъём, тесный микроавтобусик с греческим джигитом за рулём и — Уранополис! Осталось получить «диамонитирион» — афонский паспорт — и на паром!
Господи! Или мне всё это просто снится?
Внезапный свежий морской ветер надул рваных дождевых облаков, заморосило. Под эту лёгкую морось мы и взошли на паром, называющийся «Сотирос» — «Спаситель», по узким железным лестничкам влезли на второй этаж — пассажирскую палубу, вошли в кают-компанию, или как уж она там правильно называется, словом, в закрытое помещение, наполненное гомоном греческих паломников.
Игорь ловко добыл Флавиану несколько маловатый для его размеров стул — «звиняйте, батько, других немае!», мы сгрудили свои рюкзаки и расположились на каком-то ящикообразном диванчике.
Зашумел мощный двигатель, забурлила вода под винтами… Поплыли!
Долго высидеть в помещении у меня не хватило сил. Я вытащил из бокового рюкзачного кармана свою видавшую многие турпоходы штормовку, натянул её на себя, оглянулся на неторопливо перебиравшего с закрытыми глазами чётки Флавиана, Игоря, с интересом изучавшего один из моих афонских путеводителей, накинул на голову капюшон и вышел на палубу.
Свежий ветер окропил моё лицо мелкими дождевыми каплями, пахло морем, но запах этот заметно отличался от черноморского, цвет воды прозрачно-тёмно-голубой с лёгким оттенком изумрудного, тоже непривычен был завсегдатаю крымских курортов. Прямо над головой и рядом, чуть дальше длины протянутой руки, недовольно покрикивая и очевидно ожидая подачки, парили бакланы.
Слева по борту тянулся поросший леском каменистый берег, периодически вспыхивающий белыми пятнышками монашеских домиков-келий, часто — полуразрушенных, небольшие огороды перемежались садами оливковых деревьев.
Паром, деловито рассекая воды, подплывал к возникающим по пути монастырским пристаням — арсанам, снайперски точно опуская на их узкие бетонные полосы широченный носовой трап.
«Иваница», пристань «Зографа», «Дохиар», «Ксенофонт»… — узнавал я знакомые мне по фотографиям монастыри.
И вот, наконец-то! Из-за очередного поворота показалась бухта русского монастыря «Пантелеймон». Мощью и спокойствием веет от громады монастыря: от островерхой колокольни, куполов Покровского храма, множества окружающих церквей и корпусов — всего силуэта, который по какому-то необъяснимому внутреннему соответствию производит впечатление развалившегося на берегу отдохнуть и задремавшего могучего богатыря.
Посреди арсаны, словно вбитый гвоздик, чернела фигурка в длинном тёмном одеянии, по приближении оказавшаяся невысоким пожилым монахом в застиранной рясе и такого же вида греческой скуфье-кастрюльке. Сдвинутые густые седеющие брови, растущая из под самых глаз густющая борода и глубоко посаженные глаза придавали ему грозный вид какого-нибудь славянского Перуна (Господи, прости за подобное сравнение!). Он выждал, пока наша группа, состоящая из десятка российских православных мужчин (не считая пары деловито направившихся к монастырю монахов, прибывших на этом же пароме) сгрузится на пристань со своими рюкзаками и спортивными сумками, затем, окинув нас строгим взглядом, объявил:
— Меня зовут отец А-ий! Сейчас вы, паломники, пройдёте в архондарик, зарегистрируетесь у архондаричьего и оставите там свои вещи. После того, как вас угостят кофе с лукумом и вы получите ключи от келий, вы пройдёте вон в те ворота на территорию монастыря и там, на площади перед собором святого Пантелеймона, ровно через час, я буду вас ждать! Я проведу для вас ознакомительную экскурсию по монастырю, вы подадите сорокоусты и остальные поминания. Итак! Меня зовут отец А-ий! Я жду вас ровно через час! Я затрепетал.
В архондарике нас встретил худой, в очках, простуженного вида монах, похожий на моего старого экспедиционного приятеля Витьку-Маркиза, романтика-архивариуса. Он показал нам стеллажи в гулком вестибюле, куда мы положили вещи, собрал паспорта и «диамонитирионы» и пригласил нас на время оформления пройти в гостевую трапезную, чтобы отведать традиционное афонское угощение — чашку крепкого кофе (Флавианову чашку, памятуя заветы матери Серафимы, я, естественно, реквизировал в свою пользу), маленькую стопочку ракии — «узы» — анисовой настойки, запотевший стакан холодной воды и очень нежный рассыпчатый лукум.
Подавал нам всё это молодой высокий инок, тоже в очках, с совершенно по-детски радостным и приветливым лицом и добродушной улыбкой. Его искреннее желание услужить и утешить выражалось всем его видом, и лицом, и движениями, и мягким голосом с похожим на прибалтийский акцентом.
— Отче честный! — решил я утолить своё любопытство, — как ваше святое имя?
— Г-й — так же доброжелательно ответил инок — монах Г-й.
— А вы, отец Г-й, случайно не из Прибалтики будете?
— О, да! Почти из Прибалтики, немножко западнее. Я из Дании, датчанин.
И продолжая мягко улыбаться, он слегка поклонился нам и отошёл к соседней группе паломников пополнить их блюдо лукумом.
Мы с Флавианом и Игорем переглянулись.
— Однако! — заметил я.
— Да! — подтвердил Игорь.
— Афон! — резюмировал Флавиан.
Едва успели мы прикончить: Флавиан — третий стакан воды, я — вторую чашку кофе и три четверти блюда лукума, Игорь — всего понемножку, как явившийся отец К-л призвал всех получать ключи от келий.
Флавиану досталась одноместная, нас с Игорем поместили в двухместной. Успев раньше Игоря захватить со стеллажа флавианов рюкзак, я понёс его к доставшемуся нашему батюшке жилищу, оказавшемуся через одну дверь от нашего, и, подождав, пока Флавиан справится с замком и распахнёт дверь, внёс внутрь свою ношу.
Едва я вслед за Флавианом перешагнул порог его кельи, как меня обдало волной характерного узнаваемого благоухания.
— Миро? — удивлённо посмотрел я на Флавиана.
— Миро! — не менее удивлённо подтвердил он.
— Может, кто флакон с миром незакрытый здесь забыл? — предположил подошедший Игорь.
Однако наши поиски в аскетическом интерьере гостевой кельи, состоящем из кровати (типа самой дешёвой «икеевской»), стола, стула и вешалки, ничего не дали.
— Иконы! — озарило меня.
Но висевшие над кроватью небольшие «софринские» иконки Богородицы Казанской и великомученика Пантелеймона были абсолютно сухими и не пахли ничем.