Его улыбка повисла полумесяцем, как будто отдельно от лица, или это ночные галлюцинации. Думать было невероятно тяжело.
– Я надеюсь, что не был плохим человеком. Мне бы очень не хотелось, – с промедлением ответил Киран.
Внутри все пугливо съежилось. Отсутствие воспоминаний внезапно стало гнетущим. Зато он помнил, как уложил их обоих и чуть не придушил. Пальцы все еще ощущали чье-то судорожно сжимающееся горло.
– Слушай, тебе сейчас полежать надо. Оставайся у нас. В гостевых комнатах все равно пусто, выбирай любую в мансарде. Я постараюсь навести справки о тех людях в баре. Плохо, что охранников не было на месте, они их сразу сгребли бы. Но надо было валить, эти подонки ведь собирались встать и надавать тебе снова. В зале есть видеокамеры, может, получится хотя бы узнать, кто они.
Киран очень устал, чтобы спорить. Он пошел, куда его отправили, а Эрик остался сидеть в кабинете, глядя в пустоту. Его глаза абсолютно ничего не выражали.
6. Шум в сердце
– Знаешь, что я считаю проблемой? Что окружающие ожидают какой-то перемены во мне. Врачи, редкие знакомые… Мне кажется, я их разочаровала своим поведением, которое не являет собой образец великого перерождения. Я то и дело слышу упреки, что не благодарна жизни за шанс… жить дальше. С новым сердцем.
Очередной сеанс: Магда за терапевта, подушку и священника. Ханна смотрела в экран и просила об отпущении ее главного греха.
– Ты по-прежнему не хочешь жить, – констатировала Магда.
Они уже не раз обсуждали эту тему. Ханна знала, что отличает ее от той же Ребекки. Между «не хотеть жить» и «совершить сами знаете что» все же существовала тонкая грань, и Ханна не могла ее переступить. Ее желание умереть было хроническим, вялотекущим недугом. Отчасти она уже давно разобрала его по косточкам и без Магды. Она готовилась к смерти годами, приучала себя к конечности всего, и в первую очередь – себя самой. Она получила диагноз – эдакое дурное пророчество на года, – и вдруг его отменили. Мысли о собственной смерти вдруг требовалось трансформироваться в свою противоположность. Но человеческое сознание так не работает. В течение всего года Магда говорила, что в ее нежелании жить нужно проработать детерминизм.
– Мысль о том, что ты часть несбывшегося диагноза, стала для тебя настоящим шоком. Именно поэтому ты никак не можешь развернуться. Но в твоем дисфункциональном фатализме есть другая проблема. – Лицо Магды расползлось на пиксели. – Она исходит из твоей низкой самооценки. Ты считаешь, что не заслуживаешь жизни.
Констатация этого факта лишала и без того зыбких точек опоры, и все внутри сорвалось. Ханна зарыдала, не в силах остановиться. Магда продолжала говорить, но ее изображение окончательно подвисло. Интернет был ужасный, как и ее состояние.
– Сегодня я опять иду к своему врачу. Раз в год нужно делать коронарографию. И я так боюсь его осуждения, что за этот год… не стала счастливее.
– Ханна, нужно вернуться к твоей матери, – напомнила Магда. – Твое состояние сформировано этой ситуацией.
Вместо ее изображения завертелось колесико. «Попытка восстановить связь…»
Ханна закрыла крышку ноутбука и отправилась умываться.
Возможно, не зря говорят, что корень всех проблем нужно искать в детстве. Ранние образы и отзвуки впервые сказанных слов создают невидимые координаты, и они следуют за человеком всю жизнь. Демонтировать эту систему с каждым годом все сложнее. Магда считала, что мать Ханны Барбара подарила ей не только жизнь, но и материнское проклятие. Так она образно называла комплексы Ханны.
Барбара была известной телевизионной актрисой в Польше, а также невероятно красивой женщиной, обожавшей внимание. Вся ее жизнь состояла из съемок, гримерок и фуршетов. Промежутки были заполнены бесчисленными любовниками, у которых вместо имен были лишь буквы, намекающие на громкое имя и высокий статус в обществе. Ночь с X., ужин с Н., отпуск с М. Ее отношения с этими политиками, актерами, спортсменами и так далее представлялись Ханне дурным сном. Это был мир, где ничто тебе не принадлежит, даже твое имя и тело.
Мать хотела заполнить каждую секунду своей жизни вниманием, неважно каким, главное – чтобы прожектор всегда был направлен на нее. Съемочные площадки, приемы, банкеты, интервью… Ею должен был интересоваться каждый мужчина, а женщины проглатывать от зависти собственные языки. Неудивительно, что весь польский бомонд того времени ее ненавидел.
Но интереснее всего, как от света прожектора, неустанно следовавшего за ней, ускользнула такая громоздкая деталь, как ребенок. Правду знали только Ханна и ее тетка. Барбара прятала дочь. Возможно, чтобы защитить от недоброго общества. Или потому, что больная, некрасивая дочь плохо смотрелась бы с такой великолепной актрисой. Правду Ханна так и не узнала.