Пудинг доели в молчании.
— Послушайте, Аарон, — обратился к нему Лилли, допивая из своего стакана последний глоток вина, — что вам, в конце концов, за дело до того, увидитесь ли вы с кем-нибудь из своих друзей? Ведь вы хотите только, чтобы за вами ухаживали. И теперь вы сердитесь потому, что я собираюсь перестать ухаживать за вами, и вы еще не знаете, найдется ли на мое место кто-нибудь другой.
— Предположим, что я таков, как вы говорите. Но сами то вы, Лилли, разве отличаетесь от меня в степени своего эгоизма?
— В этом отношении, вероятно, не отличаюсь. Но мне хочется думать, что отличаюсь в другом. Знаете ли, в чем однажды призналась мне Джозефина Форд? Она разочаровалась в своих любовниках. «Любви вовсе не существует, Лилли», — сказала она мне: — «мужчины просто до ужаса боятся быть одни. Все, что они выдают за любовь, есть страх одиночества».
— Ну и что же? — спросил Аарон.
— Вы согласны?
— Да, вполне.
— И я тоже вполне согласен. Тогда я спросил ее, что она думает о женской любви. Она сказала: «У женщин побуждением к любви служит не страх, а скука. Женщины в этом отношении похожи на скрипачей: лучше какая угодно дрянная скрипка, чем пустые руки и невозможность извлекать звуки».
— Ну, да. Это то же, о чем я говорил: желание извлечь из жизни как можно больше наслаждений, — отозвался Аарон.
— Ты служишь источником наслаждения для меня, а я для тебя — вот ваша философия любви.
— Именно.
— Так знайте же, Аарон, — подчеркивая слова, сказал Лилли, — что ни теперь, ни в будущем я не хочу быть поставщиком удовольствий для вас.
— Предпочитаете искать новые удовольствия для себя на Мальте?
— Хотя бы и так!
— Да. А через пять минут выискивать для себя еще что-нибудь новое?
— Может быть.
— В таком случае желаю вам доброго пути и всяческой удачи.
— И я желаю вам всяческой удачи, Аарон.
С этими словами Лилли отошел в глубину комнаты и принялся мыть посуду, Аарон сидел один, в освещенном лампой круге, перелистывая нотную тетрадь с партитурой «Пелеаса и Мелисанды».
Вдруг Аарон встрепенулся, взял свою флейту и стал тихонько наигрывать отдельные места из лежавшей на коленях оперной партитуры. Он не играл с тех пор, как заболел. Флейта звучала у него не совсем уверенно, но все же полным бархатистым тоном. Лилли подошел к нему с тарелкой и полотенцем в руках.
— Ааронов жезл опять зацвел! — сказал он с улыбкой.
— Что? — не понимая, поднял на него глаза Аарон.
— Я говорю: Ааронов жезл опять зацвел.
— Какой жезл.
— Ваша флейта.
— Да, она зацвела, чтобы принести мне плоды в виде хлеба с маслом и прочего необходимого пропитания.
— А разве других почек на нем не бывает?
— Каких вам еще почек? — с досадой ответил Аарон и вновь погрузился в музыку.
Лилли, перемыв и вытерев посуду, взял книгу и сел по другую сторону стола.
— Итак, вам совершенно безразлично, увидимся ли мы еще когда-нибудь? — неожиданно произнес Аарон.
— Вовсе нет. Я от всей души желаю, чтобы что-нибудь закрепило нашу связь.
— Если вы этого действительно желаете, то почему же этой связи нет между нами сейчас?
Потянулось несколько молчаливых мгновений, полных напряженной враждебности.
— А все-таки мы, вероятно, будем еще некоторое время искать друг друга для таких дружественных излияний, как сегодня, — начал опять Аарон.
— Уверен в этом, — ответил Лилли. — Поэтому я и напишу вам адрес, по которому вы всегда сможете найти меня.
Он взял клочок бумаги и тут же написал адрес. Аарон прочитал его, сложил и спрятал в жилетный карман. Адрес был итальянский.
— Да, но как же я попаду в Италию? — спросил Аарон. — Вы умеете изворачиваться в обстоятельствах, а я всегда привязан к какой-нибудь службе.
— Вы со своим цветущим жезлом, своей флейтой, и своим умением очаровывать людей можете, напротив, чувствовать себя вполне свободным и делать все, что вам вздумается.
— В первый раз слышу о каких-то своих чарах!
— Странно, потому что они у вас очень сильны… Не сегодня, завтра кто-нибудь непременно увлечется вами, и вы сможете жить этим увлечением, как всяким другим источником дохода.
Аарон гневно взглянул на Лилли и промолчал.
— Во всяком случае, — заговорил он через некоторое время, — с вами мы находимся в очень различном положении.
— Почему?
— Вы можете жить своим литературным трудом, а я навеки прикреплен к необходимости иметь службу.
— Только и всего?
— А вам этого мало? Вы не понимаете, какими преимуществами вы пользуетесь в жизни?