Прошло семь дней…
Это утро он просидел один в своей комнате, играя на флейте, вспоминая мелодии, которые она любила, и мечтая о том, как вечером он будет играть в унисон с ней. Его флейта, его Ааронов жезл, еще раз зацветет чудесными алыми цветами, красными флорентийскими лилиями. Какая необычная страсть владеть им — безмерное желание обладания — и больше ничего. Этого с ним никогда раньше не бывало. Правда, его желание и он сам были сломлены предыдущим испытанием, но сломлены не до конца. Теперь он был опять готов к наступлению и со всей страстностью и дерзостью желания стал ждать вечера. Он сильно надеялся, что Манфреди не будет дома.
В семь вечера Аарон отправился, почти приплясывая от радости и нетерпения. Легко судить о его разочаровании, когда он застал в будуаре пожилую, довольно известную и очень культурную английскую писательницу. Она была очаровательна со своими седыми волосами, в своем белом платье из мягкой шерсти, отделанном белой тесьмой, с длинною цепью филигранных бус, похожих на мыльные пузыри. Она была очаровательна также своей старомодной манерой держаться — так, как если бы мир был по-прежнему устойчив и спокоен, как сад, в котором, защищенные от ветров и бурь, цветут великолепные культуры и изысканные идеи.
Маленькое общество вскоре было дополнено приходом стареющего литератора, который не столько гордился своими писаниями, сколько своим общественным положением, довольно, впрочем, незначительным. Он был один из тех английских снобов старого типа, которых так много живет за границей. Одет он был безукоризненно, и его седеющая голова, породистое его лицо были, конечно, самой корректной и безукоризненной вещью во всей северной Италии.
— О, как я рада вас видеть, мистер Френч! — воскликнула Корина Уэдд. — Я и не знала, что вы опять во Флоренции. Как часто вы приезжаете сюда из Венеции — неужели вы не устаете?
— Нет, — ответил он. — Поскольку мой долг по отношению к Англии требует моего присутствия во Флоренции, я приезжаю сюда, но жить я могу только в Венеции.
— Да, в Венеции есть что-то особенное. Уже одно то, что там нет ни улиц, ни экипажей, а одни только гондолы. Это, вероятно, действует успокоительно.
— Да, это своеобразно. Венеция вся своеобразна. В ней есть какая-то отрешенность от мира, и она как бы смеется над временем и современной цивилизацией. Да, это так, невзирая на туристов и на пароходики, которые теперь снуют по каналам.
— Вы правы. Венеция — странное явление. Мне говорили, что стародворянские семьи сохранили там в наш демократический век всю свою надменность. Это верно?
— Родиться венецианским дворянином — значит родиться большим барином и джентльменом.
— Вы серьезно так думаете? — спросила мисс Уэдд. — Какие у вас основания?
Мистер Френч привел самые различные основания.
Мисс Уэдд, жившая на другом конце города, вскоре поднялась, чтобы застать еще трамвай. Мистер Френч, со свойственной ему галантностью, вызвался проводить ее. Таким образом, Аарон и маркиза остались наедине.
— Когда вернется Манфреди? — спросил он.
— Завтра, — ответила она.
Наступило молчание.
Им не о чем было говорить. Он взглянул на часы.
— Я пойду, — сказал он.
— Разве вы не останетесь? — спросила она слабым, придушенным голосом.
— На всю ночь? — дерзко спросил он.
— Не хотите?
— Хочу, — сказал он спокойно.
Она больше ничего не сказала, только предложила ему виски с содовой, который он выпил.
— Идите, — сказал он ей, — я приду к вам. Через пятнадцать минут можно?
Она взглянула на него странным тяжелым и темным взглядом.
— Да, — сказала она и ушла.
И опять в эту ночь, как и тогда, она показалась ему до странности маленькой и цепкой. И он чувствовал, как в эту ночь кто-то вынул из него страсть, — точно вытащил из его тела длинный живой нерв. В этом ощущении была и острая мука, бесконечное блаженство.
Наконец, ему удалось забыться сном, но к утру он опять почувствовал острую потребность в одиночестве.
Когда достаточно рассвело, он поцеловал ее и ушел.
Спокойно покидал он спящий дом. Внизу, у массивной выходной двери, ему пришлось долго возиться с разными замками и запорами, и он начал уже раздражаться и злиться, почувствовав себя в ловушке, но вдруг тяжелая дверь подалась, и он очутился на улице. Дверь грузно захлопнулась за ним, оставив его наедине с еще безлюдными улицами Флоренции.
XX
Разбитый жезл
День был дождливый. Аарон просидел целый день у себя, — списывал ноты и спал. Он чувствовал себя и на этот раз смятенным и раздавленным, но не в такой степени, как в первый раз. Теперь он знал наверное, без аргументов и мыслей, что никогда больше не встретится с маркизой как любовник. Он уйдет от всего этого. Между ним и недавним прошлым как бы разверзлась бездна, и он остался один на своем берегу.