— Плохо, — сказал он.
— О, да, — подтвердил Аарон.
— Бросьте ее в реку, — предложил Лилли.
Аарон обернулся и взглянул на него.
— Бросьте ее в реку, — повторил Лилли, — это — конец.
Аарон нервным движением кинул то, что осталось от его флейты, в воду. Оба продолжали стоять, облокотясь на перила моста, будучи не в состоянии двинуться.
— Надо идти домой, — сказал Лилли, — до Тэнни дойдут слухи о бомбе, и она будет беспокоиться.
Аарон был совсем оглушен событием этой ночи — гибелью флейты. Удар был неожиданный и казался ему символическим. Это совпадало с чем-то в его душе: бомба, раздробленная флейта… конец.
— Итак, погиб Ааронов жезл, — сказал он Лилли.
— Он зацветет вновь, его нельзя уничтожить, — сказал Лилли.
— А я?
— Вам придется обходиться без жезла.
На это шутливое замечание Аарон ничего не ответил.
XXI
Завершающая глава
Аарон пошел домой и лег спать. В ту ночь ему приснился странный сон. Он очутился в совершенно незнакомом месте. Приближалась ночь. Неизвестно было, где искать ночлег. Вокруг ни одного строения. Всюду только входы в какие-то подземелья или склепы. Аарон спускается в одно из них, — и вот начинается бесконечное блуждание по запутанным лабиринтам бесконечных переходов и отчетливое ощущение ужасной, давящей тоски от этих низко нависших сводов, внушающих полную уверенность, что выхода отсюда нет…
Аарон проснулся среди ночи с ощущением тяжести и с бьющимся сердцем. Он сделал усилие, желая вспомнить свой сон, но как только восстановил в себе первые жуткие образы, тотчас же поспешил их забыть.
Он долго лежал в темноте с открытыми глазами, то размышляя, то бездумно предаваясь произвольному потоку несвязных мыслей, возникающих в воображении в том состоянии оцепенения, которое нельзя назвать ни сном, ни бодрствованием. Под утро Аарону все-таки удалось заснуть и он проспал до девяти часов.
На дворе стоял яркий солнечный день, но Аарону не было до этого никакого дела. Он лежал неподвижно и думал. С гибелью флейты его навязчиво преследовала мысль о том, что в последнее время медленно, но неотвратимо все двигалось к концу самой его жизни. И вот теперь ничего не уцелело: не было больше ни планов на будущее, ни желаний, ни надежд. Он не сомневался ни на минутку, что есть люди, которые охотно помогут ему: Фрэнсис Деккер, или Энгюс Гест, или маркиза, или Лилли. Они достанут ему новую флейту, устроят ангажемент. Но что в этом толку? Флейта все-таки разбита, — та флейта, которая пела в его сердце, — разбита навсегда. Бомба дала лишь логическое завершение этому совершавшемуся втайне процессу. Как ни старайся заштопать и залатать обрывки прежней жизни, — это конец. Аарон чувствовал, что единственная прочная нить, которая тянется от его прошлого к будущему, — это связь его с Лилли. Все остальное растаяло без видимого следа, растворилось как изменчивые фазы луны.
Аарон усилием воли концентрируя ум и воображение, стал строить планы на будущее, которые могли бы прочно связать его жизнь с судьбой его необыкновенного друга.
Лилли — особенный человек, думал Аарон. Несмотря на ум и неотразимое обаяние, которыми он так щедро наделен, редко кто способен вызывать к себе такие враждебные чувства, такую неприязнь как именно он. Да, он создан на особый лад. Аарон представил себе смуглое лицо Лилли, с резкими чертами, как бы таящими в себе скрытую, но постоянную готовность нападения, его широко расставленные глаза с прямым и самоуверенным взглядом. Эта внутренняя защищенность, эта твердая уверенность в себе казалась стержнем всего его облика, которым он как бы говорил: ничто извне не может коснуться меня помимо моей воли и безнаказанно.
В душе Аарона происходила борьба. Он чувствовал, что поставлен перед необходимостью выбора. Дело шло, конечно, не о выборе между жизнью и смертью, но все же об очень серьезном внутреннем шаге: о выборе между своей собственной дороге в мире и привязанностью к непостоянному, но всегда уверенному в себе Лилли. Выбор… — но может ли быть речь о выборе в данном случае? Что может дать ему мир? Музыкальную карьеру и успех в ней, если он захочет, — и ничего больше. Аарон хорошо знал, что достаточно ему смириться и сделать кое-какие уступки вкусам широкой публики, как она создаст ему успех и обеспечит деньги. Но ведь для этого надо слишком многим поступиться… И если уж все равно поступаться собой, то не лучше ли сблизиться этой ценой со столь привлекательным, несмотря ни на что, человеком, как Лилли, чем склониться перед звериным ликом публики-толпы. Да, Аарон готов подчиниться, но только не женщине, не идее и не толпе. Если надо наложить цепи на свою независимость и подчинить себя чему-то помимо собственной воли, то он готов лучше подчиниться своенравной и столь непохожей на других личности Лилли, чем кому бы то ни было другому. Аарон должен был сознаться себе, что этот странный человек имеет над ним какую-то неизъяснимую, но несомненную власть.