— Не совсем, — признался Аарон.
— Возьмите, для ясности, то, что называют любовью. В реальной жизни основной стержень желания любви заключается в стремлении доставить другому человеку — или другим людям — счастье. Любовь горит самопожертвованием в пользу другого или других. Теперь произведем в этих отношениях перестановку. Вместо желания любви поставим стремление к власти. Тогда основной целью будет уже не счастье любимого или хотя бы самого себя, — счастье ведь только одно из многих возможных состояний, и мне противно думать, что можно стремиться к тому, чтобы свести все возможные для человека состояния к одному только счастью. Воля к власти не ставит перед собой такого рода целей. Это сила более изначальная, глубинная и темная. Ее основной пафос состоит в том, чтобы уничтожить, смести старые, пожелтевшие листья и дать жизнь молодым зеленым побегам. Эта сила существует сама по себе, она не ищет целей и оправдания вне себя, ей не нужно ни Бога, ни любимого человека… Разумеется, если есть воля к власти, должен быть и кто-нибудь, кого надо втянуть в сферу этой власти. Совершенно так же, как в любви необходимо, чтобы был любящий и любимый, так и при осуществлении воли к власти должен быть ведущий и ведомый.
— Как же знать, кто призван властвовать, а кто — подчиняться?
— Я говорил вам, что каждый человек должен руководствоваться голосом, идущим из глубины собственной личности. Только этим голосом, и ничем больше. Вы должны или властвовать, то есть подчинять себе, или любить, то есть подчиняться. И то и другое будет высшим выражением вашей личности. Многим людям чуждо желание власти. Они жаждут найти вождя. И это стремление объяснимо и естественно. Пусть они добровольно, в самой глубине своей, подчиняются влиянию более мощного, чем у них, духа, более сильной воле. Конечно, в наши дни, когда люди говорят, что нужен вождь, они часто подразумевают под этим словом простое орудие для выполнения своих целей. Как, например, Ллойд-Джордж: он только удобное орудие для достижения определенных целей! Я же говорю о других вождях и о другом подчинении. Заметьте не о рабстве, а о свободном подчинении. Я представляю себе глубокое, преданное, безграничное пожертвование себя другой, более героической, более могучей личности. В вас, Аарон, тоже живет потребность подчинения. Вам чуждо желание властвовать, подчинять. Вы тоже ищете среди людей героическую душу, которой вы могли бы доверчиво вручить свою неповторимую личность. Вы осознаете эту потребность. Правда? И вы знаете, что ее не удовлетворить в любовных встречах с женщинами. Дело не в любви, а в посвящении другому своей жизни. Вы знаете, что вам необходимо подчинить себя другому. Но что-то в вас восстает против этого. Вы бунтуете и, может быть, скорее согласитесь умереть, чем подчиниться. Что же — умирайте! Дело ваше.
Наступило долгое молчание. Затем Аарон пристально взглянул в лицо Лилли. Оно было хмурым, отчужденным и выражением своим напоминало лики византийских мозаик.
— И кому же мне следует подчиняться? — спросил Аарон.
— Это подскажет Вам Ваша душа, — ответил Лилли.
ТЕНЬ В РОЗОВОМ САДУ
У окна красивого домика на берегу моря сидел молодой невысокий человек и пытался убедить себя в том, что читает газету. Было около половины девятого утра. За окном головки вьюнков свешивались в утреннем свете солнца, точно склоненные маленькие огненные факелы. Молодой человек поглядел на стол, потом — на часы с боем, потом — на свои большие серебряные часы. Лицо его приняло выражение бесконечного смирения. Затем он встал и принялся задумчиво разглядывать развешенные по стенам комнаты картины, с особым, неприязненным вниманием задержавшись на «Загнанном олене». Попробовал приподнять крышку пианино, но обнаружил, что оно заперто. Заметив в маленьком зеркальце свое отражение, подергал темный ус, подмигнул и живой интерес мгновенно вспыхнул в его глазах. Наружностью он не обижен. Он подкрутил ус. Невысок ростом, зато подвижен и энергичен. Собственной физиономией он остался доволен, но, когда отвернулся от зеркала, в выражении его лица сквозила жалость к себе.