Баренц принял вызов Арктики: из собранного на берегу плавника он построил среди оледенелых валунов хижину.
Дневник Геррита-де-Вер, спутника Баренца, рассказал миру о трагедии полярной зимовки.
…Снежные пурги похоронили построенный голландцами дом. К взмерзшему в береговой припай кораблю люди пробирались через прорытые в снежных сугробах туннели. Исчезновение солнца повергло голландцев в суеверный ужас. Северное сияние усиливало его.
Цынга. Голландцы стали превращаться в лиловые гниющие обрубки. Самые слабые поочередно умирали. За зиму умерло пятеро.
Один Баренц не падал духом. Он не останавливался ни перед чем, чтобы внушить бодрость спутникам. Он часто брал флейту и принимался наигрывать на ней веселые голландские песенки. Он играл до тех пор, пока на помертвелых, поблекших без солнца лицах матросов не выдавливались улыбки.
„Флейта бодрости“ хранится сейчас в музее города Гааги. Китобой Эльдинг Карлсен нашел ее в покинутом зимовье. Он привез ее в Голландию как память о том, чье тело третью сотню лет лежит под тяжелыми валунами Ледяного мыса…
10. Паша Петров „слушает“ море Баренца
Седая мгла опять спустила свои шторы над бушующим морем. Туман везде: в кубрике, в трюме. Со спардека не видно ни носа, ни кормы. Мгла поглотила очертание мыса Баренца.
Радужные круги не обманули Журавлева: ветер полоснул вскоре после того как, обогнув мыс Лилье, ледокол вышел из Белужьей губы океана.
Чашки, чайники и тарелки, как живые, помчались по столу. Превращенные в груду осколков, они игриво бегали за скамейкой от борта. Сквозь закрытые иллюминаторы[38] с шипением брызгали струи ударяющихся в них валов. Волны дубинами били о борт. Началась бортовая качка. Выброшенный одним из ударов с верней койки, Африкан Земский кинулся ловить медные чайники, игравшие в пятнашки со скамейкой.
— Вот весело-то, — сердито топорщил он серебро своих бакенбард.
Едва Африкан настигал медные чайники, — палуба кренилась и, весело подпрыгивая, они удирали в противоположный угол. Такая игра продолжалась около получаса. Привязав, наконец, чайники к железному столбу посреди стола, Африкан залез на нару. Его лоб покрывала мелкая испарина: штормовые пятнашки — невеселая игра.
Африкан Земский плавает путями Баренца. Африкан Земский — „полярный плотник“. Есть и такие. Его топор стучал во всех становищах Новой Земли. На борту уходящего в первый рейс на остров ледокола вы непременно увидите худенького старика с седыми бакенбардами. Это — Африкан Земский. Ему 60 лет. Но когда инженер Ильяшевич, строивший дома для Франца-Иосифа, спросил: — „поедешь на Архипелаг“? — Африкан ответил:
— Топору Африкана все равно, где работать. Африкану — тоже. Африкан — плотник.
— Сейгод на Франца и Северную съезжу. Так. В будущем году — на Мыс Желания. Убеко там рацию[39] ставит.
Африкан Земский — полярный плотник.
Туман, туман.
— Якорь ест грунт.[40]
Монотонный крик этот доносится время от времени до спардека сквозь туман. Только он — этот крик — говорит, что на баке стоит вахтенный матрос. Вахтенный „слушает“ якорь. Грохот якоря дает знать, что здесь мелко. Вблизи — берега. Мы идем со спущенным якорем, — в тумане легко напороться на подводные скалы.
Сейчас якорь „слушает“ молодой краснофлотец Паша Петров. Он выдвинут в полярную экспедицию комсомольцами Балтфлота. С широких полей его зюйд-вестки, как с крыши, хлещет вода. „Седов“ принимает волну.
Нос ледокола поминутно зарывается в валах. Через каждые две-три минуты добрых два десятка бочек тяжелой зеленой воды, обрушившись на бок, вскипают пеной вокруг Петрова. „Седов“ поднимается на дыбы, срезанный гребень волны водопадами срывается с бортов. Но в следующее мгновение палуба бака вновь уходит из под ног. Петров хватается за борт.
Бешеная слюна стремительно надвигающейся живой зеленой стены виснет всего в десяти саженях.
— О, чорт, — шумно, как морж, вздыхает Петров, выплевывая горькую морскую воду: — Ну и вахта!
Нелегко „слушать“ море Баренца.
11. Следопыты морских глубин.
„Я видел, как в черной путине кипят,
В громадный свиваяся клуб,
И млат водяной, и уродливый скат,
И ужас морей — однозуб.
И смертью грозил мне, зубами сверкая,
39