Я бы сама себя где-нибудь заперла, но было поздно. Я отпустила ребенка, встала. Крайние дома таяли, растворялись в тумане. Там, где раньше были аккуратные заборчики, торчали кривые черные ветки и скрюченные стволы. Мостовая сглаживалась и в серую муть ныряли уже не камни, а деревянные доски настила, вдоль которого тянулась вереница вешек. Между ними на невидимой нити покачивались бумажные фонари с тлеющими внутри гнилушками огоньков. Зеленоватые, тускло-синие, желтые… Будто болотные манки внутрь посадили. Едва я шагнула в сторону от фонтана, улица растаяла полностью, остался только настил из влажных сырых досок с неровными краями и зеленоватых на стыках,.
Под настилом мерзко хлюпало. Гадко и лениво. Доски прогибались, в щели проступала темная вода пополам с тиной и грязью, по бокам от края, потревожившего зыбкий ковер мха, чахлых цветов и травы, расходились волны.
Болото, топь… Багна… Я где-то слышала такое слово.
Плеснула и растеклась по доскам гнилая вода, а я босиком. Должно бы быть холодно… Мерзкое ощущение между пальцев есть, а холода нет. Зато от фонариков — тепло. Я протянула руку…
— Ма… — и вспыхнуло ярче, подавшись навстречу, и соседние светляки, вспыхивая следом, качаясь и расшатывая вешки, зашептали не то дразнясь, не то откликаясь на это первое “ма”, разнося над топью самое главное во всех мирах слово.
— На тропинке ни души. Поспешите, малыши. За дорожкой огоньков Вы найдете новый дом, — пело из тумана, и следом вступала флейта.
Не разобрать, где заканчивается одно и начинается другое, так прекрасны они были. И голос и флейта.
Настил внезапно пропал, я стояла на твердом, чувствуя траву под ногами.
Плоский холм, круг из камней. Туман низом, такой плотный, что кажется, ступаешь по вате. И он, тот что пел флейтой и голосом, стоящий спиной. Опустил флейту, молчал и я откуда-то знала — улыбался и меня начинало колотить от одной мысли о том, что он сейчас повернется.
Нет, он не двигался — танцевал. Сначала я решила, что он эльф. Тело у дивных скроено по другой мерке, чем у прочих рас, будто бы чуть вытянуто вверх. А еще уши характерной формы и изумительные волосы и глаза. У него — красные. А еще клыки. Он мне улыбнулся, поворачиваясь и отнимая флейту от алых губ. И я немела от красоты. Асгер Мартайн — новорожденный щенок против него, а Элайз Драгул, ставший впоследствии одним из четверки Всадников Мора, сгодился бы разве что в подмастерья.
— Кто ты? Что за тв… творение?
Он рассмеялся, и я упала на колени от смеси ужаса и восторга — так звучал его смех.
— Подобных мне называют эльфир, но илфирин мне нравится больше.
Я так и осталась сидеть, прокатывающиеся по телу судороги все равно придавили бы меня к земле. Я упиралась в туман руками и там, где кожи касалось белое марево, мое тело теряло цвет, становилось полупрозрачным.
— Что тебе нужно от меня и этих детей?
— Блудная душа не понимает, почему пришла? — он поднес к губам флейту, белую и тонкую кость в розоватых прожилках, и проиграл несколько тактов. Фонарики, огибающие холм кольцом, качнулись на невидимой нити, словно от ветра, а я поднялась. Не его волей, своей, и сделала шаг вперед.
— Я звал не тебя.
Может он стал говорить иначе или я перестала реагировать на звуки его голоса, но колени больше не подламывались, а дрожь и экстаз можно перетерпеть.
— Мне нужны чистые непорочные души, только они могут заглушить пустоту внутри. Испорченные отправляются указывать путь ко мне. Твой свет иной природы. И он мне ни к чему. Но он так ярок, что за ним ты не видишь искру, которая отозвалась моей флейте.
Снова качнулись фонари, и мне в спину дохнуло жарким. Горячо было ногам и животу. Сдавило уши, как при резком перепаде давления. Флейтист качнул головой, повел плечами и оскалился.
— Та тварь, что зовет тебя, сильна, но не сильнее меня, — прошипел он, нервно сжимая пальцы на своем жутком инструменте, вдохнул, улыбнулся, блеснув сахарно-белыми клыками, и позвал: — Иди… Сюда…
Я закричала, падая и закрывая руками живот, в тщетной попытке защитить.
— Иди…
— Иди, — сказал позади меня родной голос и добавил, куда именно, а поверх моих полупрозрачных рук, легли другие, горячие, и черные пламенные крылья спрятали от всего.
У меня здесь нет голоса, я его сорвала, так мне было больно от того, что я сама убила свое чудо, я потеряла…
6
“Я потеряла ребенка!”
Кричала, но изо рта не вырвалось ни звука. Меня что-то держало за руки и под грудью, и ноги тоже. Я забилась в путах, как внезапно ожившая на разделочной доске рыбина, но до того, как я успела открыть глаза, принимая реальное и неизбежное, мое мокрое лицо обняли две горячие ладони, и первое, что я увидела — две свечи.