Никита от такого общения, бывало, терял последнее терпение, бурно выходил за рамки приличия, грохоча по столу кулаком и гневно посылая весь аналитический отдел в целом и его аналитическую маму в частности, чем приводил спокойного, как танк, и ехидного Обухова в состояние восторга. Когда ты меня вот так кроешь, Никита, — говаривал он, — у меня на душе будто соловьи поют. Это ж надо таким виртуозом родиться, а? Ты бы хоть компакт, что ли, подпольный выпустил. А то жаль, если такой .редкий талант в землю зря зароешь.
Однако этим летним вечером все обошлось без ругани, мирно. Отрасти кипели в прошлом, сейчас же разговор получился коротким:
— Гена, здорово, Колосов. Новости есть? — спросил Никита.
— Как для кого. А ты все в управлении паришься? А я уже одной ногой на пороге… Слушай, давай завтра, а?
— Завтра я в командировке, — оборвал его Колосов. — И ты это отлично знаешь. Есть хоть что-то для меня?
— Пока могу только показать тебе это место, — хмыкнул Обухов. Насчет информации — это придется отдельно с Петровкой договариваться. Хлопот много, Никита. А выгоды я не вижу.
— Если раскроем, вам это тоже в отчет пойдет по тяжким, особо опасным. — Дело до сих пор на Тульском УВД висит. Даже если раскроем — нам мало что обломится, все равно потом ГУУР заберет, министерские любят все объединять. А на Житной, ты же знаешь, зимой снега не выпросишь, не то что там поощрения или повышения. А потом, это ведь еще раскрыть надо, Никита…
— Что за место? — спросил Колосов. — Где? Далеко?
— В Москве сейчас все близко. Рукой достанешь. Это на Лужнецкой набережной, Никита.
— Поехали туда.
— Сейчас?!
— Через час! — рявкнул Колосов. — Жду на перекрестке Комсомольского и набережной.
На Москву опускались фиолетовые сумерки. Гул города постепенно стихал. Пробки на улицах рассасывались. Запоздалые прохожие торопились домой — к столу, телевизору, дивану, жене.
Вечерами — особенно такими летними, неприкаянными — Никита особенно остро чувствовал одиночество и смутную тоску. По пути на Комсомольский проспект он думал о Кате. Через несколько дней она окажется одна в этом Славянолужье. Что-то ждет ее там? И его не будет рядом…
Обухов на своем фасонистом подержанном «БМВ» бог знает какого года выпуска опоздал на четверть часа.
— Езжай за мной, — распорядился он с ходу, всем своим видом показывая, что главный тут все равно он. — Да не отставай. Я не обязан целый вечер с тобой валандаться, прихоти твои дурацкие выполнять.
Изрек и как дал газу — благо Лужнецкая набережная к этому часу была уже пустой.
Над Москвой-рекой зажигались фонари. Свет их отражался в темной воде, дрожал на поверхности, дробился, распадаясь на тысячи тусклых огоньков.
Минут через десять бешеной гонки Никита увидел впереди на набережной приземистое здание из стекла и бетона, густо облепленное оранжевой сияющей рекламой.
Обухов проехал вперед, миновал платную парковку, затем лихо развернулся против всех правил поперек встречного движения и остановился на противоположной стороне набережной. Колосову на его старой черной как жужелица девятке пришлось выполнить тот же маневр.
— Приехали. Вот это место, — сказал Обухов, вылезая из машины. — Вывеску они здесь давно сменили.
Здание, на которое они смотрели, было не чем иным, как развлекательным комплексом из тех, что с одинаковой справедливостью именуются и ночными и круглосуточными. Фасад из сплошного тонированного стекла украшали оранжевые неоновые панно «Клуб Пингвин». Ресторан-бар. Боулинг. Бильярд. Сауна люкс, а также яркие рекламы Мартини и Баккарди.
— Новый владелец сменил и старое название, и весь имидж заведения, — сказал Обухов. — А год назад вся ночная Москва знала это место как клуб «Бо-33».
— Когда клуб был продан? — спросил Никита.
— По документам ровно через полтора месяца после того, как… — Обухов хмыкнул. — В середине августа прошлого года. Быстро акционеры собственностью распорядились. Просто моментально.
— И на наследство никто не претендовал?
— А не было никаких наследников, Никита. Этот «Бо-33» продали фактически с молотка.
— А персонал?
— Это отдельный разговор. Это уточнять надо, перепроверять. Год все же прошел. И вообще я не понимаю — я тебе место показал, документы поднял, а ты хочешь, чтобы я еще и…
— Тихо, сдаюсь, — Колосов поднял руки. — Ты, Генка, с годами такой сварливый становишься, как дед мой покойный… Последний вопрос: то, что я просил особо уточнить, — кто-нибудь из акционеров связан как-то бизнесом со Славянолужьем или Тулой?
— Никто не связан. Это я проверил. Думаю, об этом месте они и не слышали даже.
— А нынешний владелец этого «Пингвина»? — Колосов кивнул на рекламу.
— Он по паспорту гражданин Азербайджана. Постоянно проживает то в Баку, то в Анкаре. В Москву наведывается не так уж и часто. Кроме этого «Пингвина», у него целая сеть развлекательных центров и залов игровых автоматов в столице и в Питере. Золотое колесо на Балчуге видел отгрохали? Это тоже его. Говорят, там шикарные девочки-крупье…
Колосов смотрел на апельсиновую рекламу: по мерцающему неоновому панно смешно вышагивал толстый оранжево-черный пингвин в цилиндре. На платной стоянке перед дверями клуба ждали своих хозяев несколько дорогих иномарок.
— Надо установить, кто из старого персонала «Бо-33» до сих пор работает здесь, — сказал Никита. — Меня интересуют те, кто знал его прежнего владельца.
— Ты думаешь, спустя год они захотят что-то сказать? — усмехнулся Обухов. — Год молчали, как покойники, а теперь вдруг языки развяжут?
Оранжевый жуликоватый пингвин на панно словно в подтверждение этих сомнений развязно и весело подмигнул Колосову черным глазком-пуговкой.
Надо попытаться, — упрямо сказал Никита. — Все равно ничего другого по этому эпизоду нам не остается.
— Тебе, — лаконично уточнил Обухов. — Знаешь, что меня в тебе больше всего бесит? Сам себе вечно работу ищешь и другим жить спокойно не даешь. На черта оно тебе это все надо, а? Все равно это дело бесперспективное.
Оранжевый пингвин неожиданно подпрыгнул, перекувырнулся и лопнул, превратившись в слепящий глаза фейерверк апельсиновых брызг.
Глава 8
ОГНИ
— Интересно, как это ты там будешь находиться? И главное, меня просто перед фактом ставишь — хорошенькое дельце. А если я тебе не разрешу ехать?!
— Вадичка, но как же? Это же моя работа!
Разговор на повышенных тонах происходил вечером у Кати дома. Едва она заикнулась, что ей придется временно перебраться в Славянолужье на дачу, Кравченко взорвался.
— Ты только о себе и думаешь! — бушевал он. — А я? Ты меня спросила — хочу я этого или нет?
— Но, Вадичка, ты же сам сто раз говорил, что дача — это здорово. Что, раз я теперь сама на машине езжу, мы могли бы жить все лето за городом…
— Правильно. У моего отца на даче. А не в какой-то дохлой деревне у черта на рогах.
— Да это совсем недалеко, — вкрадчиво лукавила Катя. — Подумаешь! Даже такая, как я, сумела проехать. А для тебя с твоим умением водить машину, с твоей скоростью и мастерством — Это вообще час езды… ну два…Ты же машину водишь как бог. Я на тебя просто любуюсь, когда ты за рулем.
— Не смей ко мне подлизываться.
— Я не подлизываюсь, я правду говорю. Могу я тебе хоть раз в жизни сказать, что я тобой просто восхищаюсь и горжусь?
Пораженный Кравченко, ожидавший чего угодно, но только не этого, умолк.
— Сколько ты там собираешься пробыть? — спросил он наконец. И Катя поняла — капитуляция близка.
— Мне надо обязательно допросить главного свидетеля — некую Полину Чибисову, — сказала она. — Для этого меня туда и отправляют. Чибисова при мне покушалась на самоубийство, состояние психики у нее пока непредсказуемое, разговаривать она ни с кем не хочет. Поэтому мне понадобится время, чтобы войти с ней в контакт и узнать, что произошло с ней и ее женихом. Я думаю, что все это займет у меня примерно неделю, ну, может быть, дней десять. А ты на выходные спокойно можешь ко мне туда приехать.
— Очень я тебе там буду нужен, — буркнул Кравченко.