Прежде чем приняться за изучение докладов ОБТ, я осторожно стер со своего бесценного президентского документа пепел, заменявший тушь, и удовлетворенно отметил, что подобным образом могу использовать его до бесконечности. Я взялся за чтение, каждый час отрываясь от потока информации и упаковывая все, что казалось мне того достойным, в собственную память. Затем выпивал банку пива и снова брался за дело. Закончив около двух ночи, я в очередной раз поменял дату в записи, в очередной раз выбросил старый и спрятал новый конверт. Даже не включая телевизор, я провалился в. сон, словно в густой кисель.
Комп разбудил меня в десять. Вырванный из сна громким сигналом, я полежал в постели десять минут, бесплодно пытаясь вспомнить мысль, которую, как мне казалось, держал в зубах всю ночь. Но перед тем, как проснуться, я открыл рот, и она улетела, дав втянуть себя в работавший на максимальных оборотах кондиционер.
Я брился, избегая смотреть себе в глаза — это всегда рассеивало мое внимание. Где-то на середине этого процесса я вспомнил, о чем хотел не забыть, побежал в комнату и, вызвав архив ЦБР, извлек из него данные на крупнейших боссов подполья, тех самых, кого мы собирали для беседы, ввел их имена, имена их заместителей и более-менее значительных личностей из окружения и добавил их к списку ключевых слов для поиска ассоциаций. Я закончил бриться, настроенный к самому себе куда более благосклонно, и позавтракал в номере. Затем просмотрел два доклада, полученных за ночь. Ничего существенного. Было одиннадцать. Семь часов до возвращения транстайма.
Нужно было решать, что делать дальше. Теоретически, и это было весьма соблазнительным решением, я мог вернуться, отдохнуть и снова прыгнуть сюда. В это время комп занимался бы сбором данных, преступники набирались бы уверенности, а я — сил. А потом я вернулся бы сюда на четыре дня, поблагодарил машину и вывел злоумышленников на чистую воду. Финита ля комедия, в лучшем голливудском издании. Я поискал на губе табачную крошку, но ее там не было. Да и не могло быть, если куришь сигареты с фильтром, так что я сплюнул просто так. Я стер из памяти факт существования часов, и тем более каких-то там шести вечера, и подошел к фотоаппарату и биноклю, по-идиотски вглядывавшимся в окна ЭТВИКС. Я сфотографировал швейцара, затем увековечил целующуюся у окна пару. Фотографию я увеличил так, чтобы всю площадь снимка занимал сосок. Затем отцепил бинокль и изучил с его помощью всю окружающую обстановку, улицу, автомобили, окна. Я мог сделать еще несколько снимков эротической тематики, хотя время было еще достаточно раннее.
Я просмотрел свои записи и добавил к ним несколько вопросительных знаков. Около двенадцати я бросился на кровать и снова начал размышлять, на этот раз по-другому. Что бы я стал делать, будучи злоумышленником? До какого-то момента все было ясно и соответствовало фактам. Я совершаю скачок. Исполнителям даже незачем знать, что, где и когда они крадут. Достаточно, например, усыпить их и внушить, что во время сна их перевезли в другую часть страны. Хотя нет — Скайпермен явно знал, в каком именно времени он находится. Может, сбежал? Неважно. Преступная группа все равно должна была быть уничтожена. Хорошо. С группой я разобрался. Вероятнее всего, я уничтожил бы и того (или тех?), кто занимался ее уничтожением. Так, скорее всего, и произошло, но здесь уцепиться не за что. Так или иначе, я остался один на один с величайшей в истории коллекцией картин. Коллекция не имеет себе равных, не может иметь. И от нее никакой пользы. Разве что я время от времени спускаюсь в подвал и в одиночестве наслаждаюсь видом своих сокровищ. Подвал этот должен был бы быть немаленьким. И тщательно охраняемым. Нет, слишком велик риск, что его случайно обнаружат. Достаточно наводнения или землетрясения. Я же не буду постоянно сидеть над коллекцией. Стать рабом собственной жадности? Жадности? Вот именно — чего бы я потребовал в обмен на возвращение картин? Даже безнаказанности — и ее мне наверняка бы гарантировали. Денег? Золота? Тьфу! Черт побери, ведь имея…
Я замер и несколько минут сидел не дыша, вглядываясь в пульсирующий в углу настенного экрана курсор. За это время две старушки могли бы меня вынести, перевезти на берег Каньона Колорадо и сбросить вниз. Не долетев до дна, я снова обрел возможность дышать. У меня тряслись руки, я с трудом открыл бутылку «Джонни Уокера» и почти четверть ее пролил на руки. Холодная струйка доползла до локтя, а поднося стакан ко рту, я почувствовал, как она стекает мне под мышку. Я налил еще и выпил. И еще глоток, черт бы все побрал! Я пинками переставил мебель, чтобы не мешала, с седьмой спички закурил и начал вышагивать по комнате. Так я ходил полчаса, и чем больше метров я прошел, чем больше сжег серых клеток, тем больше был уверен в своей правоте. Настолько, что отказался от собственной гипотезы и решил еще два дня действовать прежним образом, оставив последние двое суток на безумные поступки. Я принял холодный душ и вышел на улицу, решив узнать побольше о мире, в котором буду когда-то жить.
После трех дней пребывания в чужой стране, может, не столько чужой, сколько такой, в которую я вернулся будто после долгого отсутствия, этот мир казался мне уже не столь опасным, как в первый вечер. Собственно, он не слишком отличался от мира моего времени — еще больше расширились границы терпимости, еще больше стерлась разница между расами, еще сильнее стало принуждение к потреблению. Достаточно было ознакомиться со значением нескольких слов, чтобы не чувствовать себя чужим. Я собирался взять с собой фотоаппарат, но после некоторых размышлений решил, что даже фотографирование является определенного рода вмешательством в этот мир, а ведь я поклялся, что сделаю все, чтобы мое путешествие касалось исключительно меня. Ну, и еще злоумышленника.
Темой дня было приближающееся солнечное затмение, которое должно было произойти через два дня. Оптическая промышленность лихорадочно бросилась зарабатывать деньги. Бинокли, телескопы, фильтры, приставки, диафрагмы, объективы — каждый из товаров в нескольких десятках вариантов, различавшихся качеством и ценой, — сыпались на потенциальных клиентов, чего те совершенно не замечали. Они покупали и выглядели вполне довольными. Можно было купить, совсем недорого, специальные затемненные оконные стекла. Производитель честно признавался, что во второй раз они пригодятся через шестьдесят два года. И это было решающим аргументом — их покупали. Почти все надели темные очки, хотя еще вчера очкарик на улице вызвал бы неподдельный интерес. Воспользовавшись всеобщей модой, я купил очки и мог наконец спокойно бросать взгляды во все стороны. Вскоре я почувствовал себя настолько своим в разноцветной, свободной, стремящейся потратить деньги толпе, что при виде телефонной будки решил позвонить Пиме. Опомнился я лишь через три шага, когда будка приглашающе распахнула дверь и начала бормотать о том, насколько она рада тому, что… и так далее. Я попятился, и тотчас же меня с неожиданной силой охватило желание связаться с кем-то из близких. Ведь не может быть такого, упрямилась какая-то часть моего разума, чтобы телефонный разговор что-либо изменил! Позвони Филу! Ну?!
Я повернулся и пошел подальше от навязчивой мысли, хотя та вцепилась всеми лапами в дверь будки и, словно резиновая лента, тянула меня обратно. В конце концов она оторвалась, и я нырнул в толпу, вливавшуюся в эксклюзивный универмаг «Поллис Медоу». Кто-то покупал, кто-то просто разглядывал витрины, кто-то ругался на высокие цены и подсчитывал, когда вожделенные товары спустятся с роскошных витрин «Поллис» на уровень покупательной способности населения. Я протолкался к боковому выходу, сумев преодолеть напор катящейся навстречу волны, и вышел на парковку, облегченно вздохнув — совсем как в доброе старое время, во время немногочисленных поездок за покупками вместе с Пимой, большую часть которых я проводил именно на парковках возле магазинов. Присев на массивный бампер какого-то пикапа, я закурил и только тут сообразил, что на этот раз ждать мне некого, но вставать не стал. Каждые несколько секунд кто-то проходил в сторону универмага, примерно с такой же периодичностью оттуда выходили счастливые обладатели чего-то там. Они мчались к автомобилям, обгоняя навьюченные покупками тележки, загружали багажники машин и уезжали, сопровождаемые вдогонку замысловатыми, но каждый раз разными прощальными текстами. Затем осиротевшие тележки либо ждали нового клиента, либо, если они были нужны внутри, спешили обратно. Я выкурил полсигареты, наблюдая за происходящим. Время от времени в хромированном борту стоявшего боком ко мне «юррепа» мелькали отражения точно таких же сцен, разыгрывавшихся у меня за спиной. Завопил какой-то придавленный или обруганный ребенок. Я увидел отражение какого-то человека, высунувшегося из-за задней части пикапа, которое через долю секунды исчезло. Внутренне напрягшись, я еще раз затянулся и, не отрывая взгляда от зеркального бока «юррепа», слегка повернул голову. Незнакомец высунулся снова, совсем чуть-чуть, но мне удалось его заметить. Мне не нужно было лезть в карман, чтобы понять, что оружия там нет. Я не ожидал, что придется действовать уже сегодня, и потому оставил «биффакс» в «трафальгаре». В карманах нашлось лишь немного мелочи, слишком мало для того, чтобы кого-то ею нокаутировать, на носу — очки, которые не в состоянии были разнести в пыль парковку, а во рту — сигарета, оружие, опасное лишь для близоруких, охваченных страстью светлячков. Я выбрал сигарету, выпустив длинную струю дыма, которую наблюдатель должен был заметить, и нырнул под пикап. Увидев его ботинки, я меньше чем за секунду проскочил под машиной, развернулся и размашистым ударом подсек ему ноги, после чего придавил его к земле, но лишь на долю секунды — он вырвал руку и без лишних церемоний ткнул мне пальцем в глаз. Несмотря на то что я треснул его в висок так, что, даже полуослепший, увидел, как он грохнулся головой о бетон, он нанес ответный удар. В моем распоряжении остались один глаз и одно ухо. Я дернул локтем и попал ему в подбородок, но он, похоже, почти не почувствовал боли. Мне не удалось пнуть его в низ живота, зато я принял на собственную скулу хук справа, к счастью, не слишком сильный. Драка затягивалась, что начинало мне не нравиться. Я ударил его лбом в лицо, затем локтем в кадык, потом еще раз коленом, на этот раз более метко, поскольку он застонал, но при нем не было секунданта, который выбросил бы полотенце. Мне удалось попасть ему между ног, я вскочил, и мне сразу же пришлось подпрыгнуть, так как он завертелся на месте, пытаясь подсечь мне ноги. Одновременно он полез в карман, в котором я уже во время борьбы ощутил нечто неприятно твердое. Сильным пинком я вышиб из его руки матово поблескивавшее оружие, второй удар попал по выпрямленным пальцам, тянувшимся к моим ногам. Что-то хрустнуло, противник взвыл, перевернулся на бок и, обхватив одной рукой переломанные пальцы другой, открыл живот, чем я тут же и воспользовался. На половине пируэта моя пятка угодила ему чуть ниже пупка, выбив весь воздух у него из легких. Он начал дышать кожей, что, судя по его физиономии, получалось у него не лучшим образом, а я потер слезящийся глаз и направился к его оружию.