Нику показалось, будто его ударило током. Прежде он слышал эти слова только от Дары.
— Я уже говорил, что у вас чертовски хорошая память, мистер Оз.
Оз пожал плечами и глубоко затянулся, словно дым уменьшал боль.
— Мы, поэты, помним всякие слова. Именно это, среди прочего, делает нас поэтами.
— У моей жены была одна из ваших книг, — сказал Ник и тут же мучительно раскаялся в сказанном. — Один из ваших стихотворных сборников. На английском. Она показала мне ее, после нашего с вами разговора шесть лет назад.
«Меньше чем за три месяца до ее смерти».
Дэнни Оз чуть улыбнулся, ожидая продолжения. Понимая, что надо сказать хоть что-то о стихах Оза, Ник добавил:
— Вообще-то я не понимаю современных стихов.
Теперь Оз улыбнулся по-настоящему, показывая большие желтые от никотина зубы.
— Боюсь, что мои стихи так и не стали современными, детектив… то есть мистер Боттом. Я писал эпические произведения, на манер старика Гомера.
Ник поднял руки — мол, сдаюсь.
— Вы с вашей будущей женой, — начал Оз, — на первом свидании разбирали, о чем говорит шекспировский Ник Боттом в этом пассаже?
Ножевая рана, полученная в Санта-Фе и повредившая глубокие брюшные мышцы, сразу заныла, точно свежая, обожгла огнем внутренности. На кой ляд вспоминать Дару и эти треклятые строки из пьесы? Оз даже не знает, что Дара умерла. Нутро у Ника сжалось — что еще скажет умирающий поэт? Он поспешил нарушить молчание, прежде чем Оз заговорит.
— Да, типа того. Моя жена была специалистом по английской литературе. Нам обоим показалось странным, что у пробудившегося Боттома все чувства перепутались. Ну, вы понимаете — глаз не слышал, ухо не видело, рука не чувствовала вкуса… вся эта ерунда. Мы решили, что сон Боттома запутал его чувства, вроде нервной болезни… как ее там?
— Синестезия, — подсказал Дэнни Оз, стряхивая пепел в банку из-под кофе. На лице его снова мелькнуло подобие кривой самоироничной улыбки. — Я знаю это слово только потому, что именно оно обозначает в текстах прием, когда термины из одной области восприятия употребляются для описания другой. Ну, например… «громкий цвет». Да, очень странно, что Шекспир использует там синестезию еще раз, позднее. Когда актеры в пьесе внутри пьесы спрашивают Тезея, герцога Афинского, не угодно ли ему «посмотреть» эпилог или же «услышать» бергамасский танец.
— Я вообще-то не очень понимаю всю эту литературщину, — сказал Ник, подумывая, не стоит ли прервать разговор, встать и уйти.
Оз продолжал. Его полные боли глаза, казалось, загорелись новым интересом. Он прищурился, глядя сквозь дым.
— Но очень странно использовать старое слово, которое обретает свое истинное значение. Боттом в конце речи об этом сне-откровении говорит, что, когда его друг Питер Клин переложит сон в балладу, он, Ник, собирается «спеть этот стишок, когда она будет помирать». Но кто будет помирать? Кто эта «она»?
Нож повернулся в животе Ника Боттома. Он заговорил сквозь зубы:
— Как там ее зовут? Женщина, умирающая в пьесе, которую этот Моток ставит для герцога.
Дэнни Оз покачал головой.
— Фисба? Нет, не думаю. И он имеет в виду не смерть Титании, царицы фей, с которой Моток, видимо, спал. Кто эта женщина, у смертного ложа которой он собирается пропеть крайне важную балладу? Полнейшая загадка… нечто высшее или постороннее по отношению к пьесе. Это вроде ключа к тайне самого Шекспира, на который никто не обратил внимания.
«Да насрать мне на все эти дела», — зло подумал Ник.
Оз, занятый собой и сигаретой, все же явно заметил, что собеседник взбешен. Но его взгляд тысячелетнего старика теперь был более свободным и сосредоточенным, чем за все время с начала их беседы. Ник остро ощущал тяжесть девятимиллиметрового пистолета на своем бедре. Если он сегодня выстрелит Дэнни Озу в голову, им обоим от этого станет только лучше.
— Это весьма любопытно — анализировать с литературной точки зрения ваше имя, мистер Боттом… но, насколько я понимаю, вы хотите задать мне несколько вопросов.
— Да, всего несколько, — подтвердил Ник, осознав, что его пальцы уже лежат на рукояти пистолета под свободной рубашкой. Лишь ценой большого усилия он вернул потную руку на стол. — Главным образом я хотел узнать, не помните ли вы подробностей своего интервью, которое дали Кэйго Накамуре.
Оз покачал головой.
— Полная банальность… я про его вопросы и мои ответы. Молодой мистер Накамура интересовался нами… мной… всеми израильскими беженцами здесь только в смысле употребления нами флэшбэка.
— И вы сказали ему, что употребляете флэшбэк.
Оз кивнул.
— Один вопрос… Он интересовал меня еще шесть лет назад, но я слишком нервничал, чтобы его задать, мистер Боттом. Вы спрашивали у всех нас, кого интервьюировал Кэйго Накамура в последние дни жизни, чем именно он интересовался. Но почему вы просто не просмотрели отснятый им материал? Или вы зачем-то проверяли нашу память, а может, нашу честность?
— Камеру и чипы памяти похитили в ночь убийства Кэйго Накамуры, — объяснил Ник. — Кое-что удалось извлечь из подготовительных записок и рассказов ассистентов. Но если не считать этого, то мы понятия не имели, какие вопросы он задавал вам и другим беженцам в последние четыре дня работы.
— А, тогда понятно, — кивнул Оз. — Знаете, Кэйго Накамура задал мне вопрос, который, кажется, тогда не всплывал в разговорах с полицией… я вспомнил лишь недавно. Он спросил меня, употребляю ли я Эф-два.
— Эф-два? — потрясенно переспросил Ник. — Как по-вашему, он думал, что Эф-два существует?
— Именно это и странно, мистер Боттом. Да, он так думал.
Ф-2, флэшбэк-два — о нем ходили слухи уже больше десятилетия. Говорили, что это улучшенный флэшбэк, что он позволяет не только возвращаться в прошлое, но и проживать вымышленные варианты своей жизни. Некоторые утверждали — вот уже пятнадцать лет подряд, — что наркотик совсем скоро будет продаваться на улице, и добавляли, что это смесь обычного флэшбэка со сложным галлюциногенным составом. Состав способствует выделению эндорфинов, отчего фантазии под Ф-2 всегда приятны: никаких кошмаров. Заснув под действием Ф-2, человек никогда не чувствует боли.
Верившие в существование Ф-2 сравнивали этот мифический наркотик с монтажом отснятых пленок или вставкой в видео специальных цифровых эффектов. Прошлое, переживаемое заново при помощи всех органов чувств под действием обычного флэшбэка, станет своего рода черновым материалом для счастливых снов со всеми флэшбэк-ощущениями — зрительными, обонятельными, вкусовыми и осязательными. Вот только направлять их будет ваша фантазия. Пока Ник не понял, что это лишь миф, что Ф-2 нет нигде в мире, ни на каких улицах, он воображал, как станет не только заново жить вместе с Дарой, но и выстраивать вместе с ней новое будущее, задействуя воображение.
— И что вы ответили на это Кэйго Накамуре? — спросил Ник.
— Я сказал, что не верю, что наркотик такого типа никогда не появится, — ответил Оз, глубоко затянулся, задержал дым в легких, а потом чуть ли не с сожалением выдохнул. — И еще я сказал, что, если он все же появится, я почти наверняка не буду им пользоваться: мне хватает фантазий, создаваемых моим разумом. Я объяснил, что флэшбэк нужен мне для переживания одного и того же момента, снова и снова.
Поэт почти докурил свою сигарету.
— Можете назвать меня одержимым, — закончил он.
— Вы все еще употребляете? — спросил Ник. Он знал ответ, но было любопытно, расколется ли Оз.
Поэт рассмеялся.
— О да, мистер Боттом. Больше, чем когда-либо. Я провожу под флэшбэком не меньше восьми часов каждый день. Возможно, я буду флэшбэчить в тот момент, когда рак простаты убьет меня.
«Где же ты достаешь такую чертову прорву денег на наркотики?» — подумал Ник, но задавать этот вопрос не стал. Вместо этого он кивнул и сказал:
— Когда мы с вами беседовали шесть лет назад, вы, кажется, не говорили, на что именно флэшбэчите. Вы сказали, что Кэйго не спрашивал вас… хотя, кажется, этим он должен был интересоваться в первую очередь.