Я увидел, как подхожу к бару и наливаю среднюю порцию «эппл-джека», который некоторые ставят даже выше, чем оригинальный «кальвадос». Закурив еще одну сигарету, я подошел к окну с бокалом в руке. Мягкий привкус дубителя из бочек, в которых выдерживался «джек», лишь на третьем глотке пробился сквозь аромат «Лерби»; о вкусе же сигареты я выразился коротко и крепко, вслух. Я понял, что возбужден, взволнован и потрясен, словно после первого выстрела в человека.
«Чер-р-рт!..» — сказал я про себя.
Оставив бокал на подоконнике, я быстро направился в спальню. Тяжело дыша, я распаковал чемодан, обнаружив заодно в шкафу комплект пляжного снаряжения. Потом принял ванну — набор косметических средств в ванной комнате превышал ассортимент лучших магазинов Европы, не было, пожалуй, лишь жидкости для роста волос, что я воспринял как великодушный жест со стороны хозяина. Затем, голый, я вернулся к «джеку» и внимательно изучил открывавшийся за окном вид.
Прежде всего мне бросилось в глаза рыжее пятно Навуходоносора в том месте, где он почти час назад рухнул на траву. Сместившись чуть в сторону, я посмотрел на широкую полосу травы, свободную от цветов и деревьев. Видимо, дорожка вела к пляжу, поскольку по ней шла невероятно красивая девушка, а капли воды сверкали и искрились на ее обнаженном и — о чудо! — почти белом теле. Сперва я подумал, что она еще не сняла шапочку, но, когда она подошла ближе, я увидел, что у нее просто обрита голова. Еще через мгновение до меня дошло, что она вообще избавилась от волос на теле. Со спины увидеть ее я не успел — она свернула и вошла сперва в отбрасываемую домом тень, а затем скрылась за его углом. Что там говорил этот Невелл? Что мисс Вентхэм… Мада? На-да? Неважно, Вентхэм! Я посмотрел на свою покрытую волосами грудь, живот и остальное. Гм, я не заметил в ванной никаких депиляторов, может, это не является обязанностью всех гостей? Впрочем, я здесь на работе. Я захихикал, поняв, что две утренние порции плюс то, что я выпил во время полета, и «эппл-джек» совместными усилиями пробили защиту и ослабили меня ударами в голову. Быстро вернувшись в ванную, я еще пятнадцать минут стоял под ледяной струей.
— Искренне рад, что вы здесь, — сказал Ричмонд Марк Гайлорд, крепко пожимая мне руку.
Естественно, маски у него на лице не было, и со своим собственным лицом он выглядел вполне симпатично, особенно если учесть, что он стоял за стойкой оказавшегося неожиданно небольшим бара. Внимательно посмотрев на меня, он вышел из-за стойки. Я окинул взглядом салон:
— Как я понимаю, меня нанял Р.-М. Гайлорд? И вообще, какое из двух известных мне лиц настоящее? То, которое я вижу сейчас?
— Конечно. То я использую редко и не люблю. Рабочая одежда.
Жестом большого пальца он спросил меня, чего бы я желал выпить. Я хотел отрицательно покачать головой, но почему-то это у меня не получилось. Гайлорд улыбнулся.
— AYO? — спросил он.
Я кивнул, но не успел ничего сказать. Дверь рядом с баром открылась, и вошла девушка, которую я чуть раньше видел за окном. Увидев меня, она сразу же двинулась в мою сторону; я тоже сделал два шага и пожал холодную, только что из-под душа, руку.
— Оуэн Йитс, — сказал Гайлорд. — Тада Вентхэм. Оба в прошлом году добились успеха…
— Читала, — сказала Тада, не выпуская моей руки. Впрочем, и я не торопился ее убирать. — И даже жалела, что я не Оуэн, а это означает, что книга мне не понравилась… Раньше я хотела быть Робин Гудом, Алисой, Аугустом Блю…
— Увы, я… — я с сожалением отпустил ее руку, — никогда не хотел быть вами. В вашем костюме я представлял бы собой жалкое зрелище.
— Вижу и слышу, что вы станете друзьями, — слегка ехидно сказал Гайлорд. .
— Наверняка. Обожаю быть другом кого-то, кто меня понимает. А другие мне не нужны. — Она повернулась и, подойдя к стойке, взяла свой «американо». Я тоже подошел и осторожно влил в рот несколько капель коньяка. — Где вы меня видели?
— В самой сложной сольной партии в истории классического балета, Лейлы, — произнес я занудным тоном.
Тада фыркнула.
— Верю, что это действительно так, — добавил я. — Должен признаться… — я выплыл на широкий простор океана лжи, — что я пытался стоять на одной ноге, пока вы исполняете это па-де-де…
— Па-де-де — это парный танец… — прервала она меня.
— Ага… Спасибо. Ну так вот, я удивлялся, как вы можете танцевать на одной ноге двадцать шесть минут? Что за легкомыслие! Ведь у вас нога деформируется, станет жилистой и мускулистой, в то время как вторая атрофируется… — Я сжал губы и покачал головой.
Тада смерила меня взглядом и медленно перевела его на стеклянную стену, отделявшую нас от газона.
— Я ошибся, — рассмеялся Гайлорд. — Похоже, друзьями вы все-таки не станете. Верно? — обратился он к Таде.
Она повернулась к нему, и только теперь я мог спокойно ее рассмотреть. На ее обритую голову была надета серебристая шапочка из тоненьких проволочек или нитей, что-то вроде рыцарской кольчуги. Две широких полосы ткани прикрывали груди и поддерживали торчащую во все стороны юбку. Если бы у меня были такие ноги, я бы вообще ими не пользовался, боясь их повредить. Я поднял взгляд как раз в тот момент, когда Ричмонд Марк улыбнулся.
— Невежливо строить мне недовольные гримасы, стоя спиной к гостю, — сказал он.
— А ты-ы! — проговорила напряженным от злости голосом Тада. — А ты-ы… С тобой ужасно скучно. Я уж скорее предпочту этого невежду и язву!
Она повернулась и, прежде чем я успел опомниться, запечатлела, как пишут в романах, на моих устах горячий поцелуй. Честно говоря, у меня не было намерений ей в этом мешать. Она сама начала, я слегка ей помог, сама закончила, оторвалась от меня и тряхнула головой. Проволочная шапочка издавала тихий металлический шелест. Тада поставила на стол свой бокал и подошла к стеклянной стене.
— Пойду поплаваю, — сказала она. Небрежно стряхнув на пол шапочку, она постучала пальцем по стене. Стекло сдвинулось в сторону. Тада повернулась к нам. — Может быть, здесь, — она повертела пальцем в воздухе, — и прекрасный кондиционер, но воздух искусственный. Совсем другое дело у воды…
Она шагнула на ковер из травы и на полсекунды остановилась. Ровно столько ей потребовалось, чтобы сбросить «платье». Теперь у меня появилась возможность рассмотреть ее и сзади. Гайлорд театрально вздохнул и показал на кресла. Стекло вернулось на свое место. Мы сели.
— Это моя сестра, — сказал он. — Но об этом знают только четверо…
— Теперь уже пятеро, — поправил я.
— Нет, теперь четверо, — с нажимом повторил он. — Знаете, почему я это говорю?
— Гм… думаю, это нечто вроде компенсации за принуждение к сотрудничеству путем угрозы, — сказал я, глядя ему в глаза.
— Верно… Оуэн… Я не верю, что принудительный труд может быть производительным, это хорошо лишь в отношении рабочих из стран третьего мира. Поэтому я хотел бы вас убедить в том, что был вынужден прибегнуть к любым средствам, лишь бы добиться вашего сотрудничества. Я должен был… Я должен… — поправился он, — объяснить, что творится вокруг меня. Поскольку что-то творится. А для меня главное уже даже не моя жизнь… Нет, надо по-другому! — прервал он сам себя. — Начну издалека. — Он поудобнее расположился в кресле и, прищурившись, уставился в стену за моей спиной. — Тринадцать лет тому назад я был скромным, едва сводящим концы с концами адвокатом, практиковавшим в самом дальнем конце Сорок Восьмой улицы в Нью-Йорке. Однажды вечером, когда я уже собирался уходить из конторы, в которой за несколько недель не побывало ни одного клиента, вошли двое пожилых джентльменов. Следом за ними ввалились четверо горилл с револьверами. Джентльмены оказались главами двух семей, которые уже три года не могли прийти к согласию по нескольким принципиальным вопросам. Не помогало посредничество других семей, не помогали призывы к здравому смыслу и рассудку. В конце концов оба шефа, видя неуклонно приближающийся конец своих кланов, решили сыграть ва-банк и согласиться с решением случайно выбранного юриста. Кто-то ткнул пальцем в телефонную книгу, и жребий пал на меня. Все это мне рассказали в самом начале, а потом ознакомили с историей спора, текущим положением дел и требованиями обеих сторон. Гориллы готовили кофе и приносили бутерброды, джентльмены глотали неокардин и с надеждой смотрели мне в глаза. Позже я узнал — оба были уверены, что их ждут исполнители других семей, которым перестрелки мешали спокойно набивать кошельки. Короче говоря, я ознакомился с сутью дела, влил в себя океан отвратительного кофе, меня осенило, и — к удивлению всех, в том числе и себя самого, — мне пришла в голову действительно гениальная идея. Это принесло мне славу в определенных кругах, деньги, а очередное озарение, запретившее связывать свою жизнь с какой-либо из семей, привело к тому, что со временем я стал чрезвычайным арбитром, последней и окончательной инстанцией. Молниеносно, сам того не желая, я оказался выше даже боссов подпольного мира. Никто не заметил, как и когда это произошло, а когда заметили, было уже слишком поздно — ни одна из семей не согласилась на свержение меня с трона. Что, в общем-то, и понятно — мой палач стал бы палачом для всех. Вот таким образом мы пришли к нынешнему положению дел, вернее, ситуации, имевшей место несколько лет назад. Добавлю, что еще раньше, после нескольких бесед с главами крупнейших преступных и финансовых концернов, мы выработали тактику действий на ближайшие годы и десятилетия. Это уже не простые итальянцы, у всех дипломы лучших американских университетов, никто из них не желает закончить свои дни в канаве с вредной для здоровья дозой свинца в потрохах, никто не хочет огласки, они не мечтают об уличных сражениях… И все согласились, что следует ускорить процесс отмывания денег, вкладывания их в честный бизнес, так, чтобы какое-то время спустя можно было, не опасаясь за собственное здоровье и здоровье близких, выйти на улицу поздно вечером. Проще говоря, всем хотелось перейти на сторону честных, если таковые существуют, миллионеров. И это удалось. Видя мой удивленный взгляд, он добавил: