— В Лестершире, милорд.
— Вучше и быть не может, — воскликнул он. — А, Джонс? Очень хорошо, мистер Фвэшмен, буду рад снова видеть вас. Ну-ну.
Могу сказать, что за всю мою жизнь никто не был так чертовски обходителен со мной, за исключением подхалимов вроде Синдиката, которые не в счет. Лорд произвел на меня прекрасное впечатление, правда, я не догадывался, что видел его в добрый час. В таком настроении Кардиган выглядел и вел себя довольно обворожительно. Выше меня, прямой, как пика, он был очень худым, непропорционально даже своим рукам. Хотя ему едва перевалило за сорок, у него уже появилась большая лысина, зато сохранились густая шевелюра за ушами и роскошные бакенбарды. У него был крючковатый нос, а синие глаза, выпуклые и немигающие, смотрели на окружающий мир с безмятежностью, свойственной знати, гордящейся, что даже самый далекий из их предков, и тот родился аристократом. Это был взгляд, за который любой выскочка готов отдать полжизни, взор избалованного дитя фортуны, беспрекословно уверенного в своей правоте и в том, что этот мир создан исключительно для его удовольствия. Взгляд, который в баранью дугу сворачивает подчиненных и служит поводом для революций. Этот его взгляд я увидел тогда, и он оставался неизменным все время нашего знакомства, даже во время переклички на Кадык-Койских высотах, когда гробовое молчание в ответ на названные имена засвидетельствовало потерю более чем пятисот из его подчиненных.[13] «Тут нет моей вины», — заявил Кардиган тогда, и он не просто верил, что это так, а твердо знал.
Не успел закончиться день, как мне пришлось увидеть его в ином расположении духа, но, по счастью, не я стал объектом его гнева, даже скорее наоборот.
Дежурный офицер, молоденький капитан по имени Рейнольдс, с дочерна загорелым из-за службы в Индии лицом, провел меня по лагерю. [III*] С профессиональной точки зрения он был хорошим солдатом, только слишком флегматичным. Я держался с ним бесцеремонно, даже дерзко, но он никак на это не отреагировал, ограничившись рассказом о том, что есть что, и подыскал мне денщика. Закончился обход в конюшне, где разместили мою кобылу, ее я, кстати, окрестил Джуди, и моего строевого жеребца.
Грумы постарались на славу, наводя лоск на Джуди. В Лондоне нельзя было найти лучшей верховой лошади. Рейнольдс не преминул восхититься ею. И надо было случиться так, что тут появляется наш милорд, да еще злой, как черт. Натянув поводья прямо перед нами, он трясущейся от злости рукой указал на приближающееся ко двору конюшни подразделение во главе с сержантом.
— Капитан Рейновьдс! — рявкнул полковник, с алым от ярости лицом. — Это ваше подразделение?
Рейнольдс сказал, что да.
— И вы видите их чепраки? — ревел Кардиган. — Вы видите их, сэр? Какого они цвета, хотев бы я знать? Вы не скажете мне, сэр?
— Белые, милорд.
— Бевые? Да неужто? Вы что, идиот, сэр? Или вы давьтоник? Они не бевые, они жёвтые — от неряшвивости, неопрятности и небрежности. Они грязные, скажу я вам!
Рейнольдс молчал, и Кардиган просто взбесился от ярости.
— Без сомнения, это отвично сошло бы двя Индии, где вам, скорее всего, пришвось изучать свои обязанности. Но при мне это не пройдет, вы поняви, сэр?
Взгляд полковника пробежался по конюшне и остановился на Джуди.
— Чья эта вошадь?
Я ответил, и он с торжеством посмотрел на Рейнольдса.
— Видите, сэр! Офицер товько что прибыв в повк, а уже может показать вам и вашим хвавёным парням из Индии, как надо исповнять свой довг. Чепрак у мистера Фвэшмена бевый, сэр, такой, какой ваш довжен быть — мог быть, если бы имеви хотя бы понятие о дисципвине и порядке. Но он у вас не такой, скажу я вам, сэр!
— Чепрак мистера Флэшмена новый, сэр, — заметил Рейнольдс, что было совершенно справедливо. — Наши выцвели от времени.
— Конечно, теперь вы будете искать оправдания! — отрезал Кардиган. — Скажу вам, сэр: есви бы вы знави свое дево, они быви бы вычищены, а если это не помогает — заменены. Но вы, ясное дево, не имеете об этом ни мавейшего понятия. Ну-ну. Двя Индии ваша неряшвивость, как я повагаю, быва терпима. Но здесь это не пройдет, имейте в виду! Завтра чепраки довжны быть чистыми, вы свышави, сэр? Чистыми, или вы за это ответите, капитан Рейновьдс!
С этими словами он ускакал прочь, гордо задрав вверх голову, и до меня донеслось его «Ну-ну», когда он заговорил с кем-то за оградой конюшни.
Я был страшно обрадован тем, что меня отметили, точнее, даже похвалили, и имел глупость поделиться этим с Рейнольдсом. Тот смерил меня взглядом, будто в первый раз увидел, и голосом, звучащим немного гортанно, как у валлийца (это приобретается за годы службы в Индии), сказал: