Вместо того чтобы изображать пылкость, я поступил мудрее: стащил с ее туалетного столика булавку и воткнул себе в ногу, чтобы выдавить слезу.
– Спасибо, Сьюзи, – тихо говорю я и нежно целую ее. – Но не надо плакать. Мне немногое известно о любви, но я чувствую, – дальше следовал тяжкий вздох, – что не в силах отказать тебе.
И это, кстати, была святая истина, в чем я и признался часом позже Спрингу. Хотя того вряд ли можно было счесть человеком, с которым приятно обсуждать сердечные дела, на карте стояли наши шкуры, и ему стоило быть au fait[31]. Он пучился на меня, как вытащенная на берег акула.
– Но ты ведь женат! – кричит.
– Чш-ш! Не так громко. Она об этом не знает.
Глаза его расширились.
– Это многоженство! Боже Всемогущий, неужто для тебя нет ничего святого?
– Разумеется, и именно поэтому я не намерен продлевать свой союз далее приезда в Калифорнию, откуда…
– Я не допущу! – рявкнул он и в глазах его вспыхнул хорошо знакомый бешеный огонек. – Ты совсем забыл о приличиях? Потерял страх перед Господом, презренное животное? Как осмеливаешься ты попирать его священные законы, а?
По здравом рассуждении этого следовало ожидать. Хотя капитан Спринг доходил в своей эксцентричности до преступлений, на которые даже Нерон не отважился бы, он оставался фанатичным приверженцем формальных приличий вроде воскресной службы и послеполуденного чая. При первом признаке опасности он не моргнув глазом выкидывал за борт закованных в кандалы ниггеров, зато превращался в святошу, едва дело доходило до церковных гимнов, и под аккомпанемент его столь же завернутой супруги вся полупиратская команда «Бэллиол Колледжа» распевала «Господи, просвети разум наш». Все это следствие зубрежки «Тридцати девяти статей»[32], даже не сомневаюсь.
– А что мне оставалось делать? – оправдывался я, пока он расхаживал по комнате, распинаясь про адские муки и несовершенство системы общественного образования. – Старая перечница дала понять, что если я не соглашусь, она тут же свистнет «пигов».[33] Разве не видите: если буду гладить ее по шерсти, мы будем путешествовать без опаски, а потом прощай, миссис Уиллинк. Или Комбер, если на то пошло. В противном же случае нам прямой путь на виселицу!
Я едва не сболтнул, что уже проделывал такое раньше, с герцогиней Ирмой из Штракенца, но посмотрел на него и предпочел промолчать.
– И зачем только дозволил я ступить тебе на борт «Колледжа»?! – вопил он, размахивая руками. – Ты же ходячая куча гнили, porcus ex grege diaboli![34]
Но Спринг не настолько спятил, чтобы не видеть резона, и постепенно успокоился.
– Ладно, – говорит он, окинув меня самым испепеляющим из своих взглядов, – раз ты такой меднолобый, то да смилуется Господь над твоей душой. Чего не случится. Ба! С какой стати это должно меня заботить? Остается воскликнуть вместе с Овидием: «Video meliora proboque, deteriora sequor»[35]. А теперь убирайся с глаз моих!
Но он меня напугал, должен признаться. Даже теперь я опасался: вдруг в его чокнутых мозгах шевельнется какой-нибудь винтик, и он выложит Сьюзи, что ее суженый уже является мужем и отцом? Поэтому я был озабочен и озадачен, когда Сьюзи пригласила нас с ним на ужин à trois[36] в своем салоне. С самого начала еду нам приносили исключительно в наши комнаты, да и к тому же я знал, что первоначальное положительное мнение Сьюзи о Спринге изменилось не в лучшую сторону. Я кинул ей пару намеков на то, какая он свинья, да и, поскольку ему никогда не удавалось более-менее долго скрывать свой очаровательный характер, у нее вскоре начало формироваться собственное суждение.
– Небольшой праздник, – заявила она, когда мы расположились в ее салоне. – Смею предположить, капитан, что Бичемп уже сообщил вам радостную новость?
И она лучезарно улыбнулась мне. На ней был самый лучший наряд, смотревшийся чудовищно-вульгарно, но, должен признать, выглядела Сьюзи ничуть не старше возраста, на который претендовала, и была очень мила. К моему облегчению, Спринг включился в игру и пожелал ей счастья – про меня он забыл, и если выглядел не таким благодушным, как Пиквик, то, по крайней мере, держался вежливо и не бил посуду.
Да уж, бывал я на обедах и повеселее этого. Сьюзи в кои-то веки нервничала, что я списал на счет девичьей застенчивости. Она щебетала про цены на рабов, стоимость первоклассных желтых и про то, что кубинский рынок подскочил в последние дни до небес, и про изнеженных красавиц окторонок[37], совершенно не пригодных к использованию в ее ремесле. Спринг более-менее поддерживал разговор, и они живо обсуждали, дает ли скрещивание коренных африканцев с мулатками наиболее крепкий товар – самая подходящая тема под пудинг. По прошествии времени речь его становилась все более сбивчивой и невнятной. «Неужто это выпивка так подействовала?» – подивился я. Тут капитан вдруг тяжело вздохнул, взгляд его остекленел; он ухватился за подлокотники кресла, как бы намереваясь встать, и рухнул лицом прямо в бланманже.
32
«Тридцать девять статей» – изданный в 1563 г. документ, заложивший основы религиозной доктрины англиканской церкви.
33
«Свиней», то есть полицейских. Очень любопытный пример того, как сленг способен повторяться спустя века. Считалось, что этот термин является порождением 1960—1970-х гг. и был в ходу по преимуществу у протестных групп. На деле же он существовал еще в дофлэшменовские времена, но затем исчез из жаргонного употребления более чем на столетие.
35
«Доброе вижу и приемлю, но следую дурному, которое призираю»