– Не стоит преувеличивать, – улыбается Соломон. – Но его доклад поднимет целую бурю, это уж точно. Я его читал.
– Вы его читали?! – восклицает Моррисон. – Но он же выйдет только после Нового года! – Несколько секунд тесть сердито пыхтел. Потом нервно глотнул портвейна. – Однако вы парень far ben[32], сэр. А нет ли там… хм… Случаем, вам не попалось упоминания про Пэйсли, а?
Соломон не помнил точно, но сказал, что в докладе приводится ряд шокирующих примеров: как надсмотрщики жестоко наказывают детей, секут их голыми на улице за опоздание, а на одном заводе их даже прибивали за уши к столбу за плохую работу.
– Вранье! – взвизгнул Моррисон, грохнув бокал на стол. – Бессовестное вр-ранье! Да ни одного малого на моей фабрике никто и пальцем не трогал! Бог мой: молитвы в семь, стакан молока и кусок пирога на обед – из моего собственного кармана! Да еще и по ярду пряжи в подарок каж-но-му, хотя от таких растрат я скоро по миру пойду…
Соломон успокоил его, выразив уверенность, что заводы Моррисона – суть рай на Земле. Потом мрачно добавил, что, учитывая доклад Хорна[33] и общий упадок торговли, производителей в ближайшие годы ждут веселенькие времена. Вложения в заморские предприятия – вот это, дескать, дело: человек, понимающий в бизнесе (вроде него самого), способен делать на Востоке миллионы. И хотя Моррисон фыркал и называл это все заманухой, можно было заметить, что он, сам того не желая, заинтересовался. Тесть начал задавать вопросы, спорить; у Соломона же на все находился ответ. На меня это все навевало смертную скуку, и я предоставил им молоть языком, а сатрапу – храпеть и рыгать – единственные вразумительные звуки, услышанные мной за тот вечер. Зато потом старый Моррисон заметил, что «у юного Соломона есть башка на плечах, ей-ей, замечательный молодой человек – не то что некоторые, способные только болтаться и пить все время, да тратить не ими нажитое». Ну и так далее.
Одним из последствий разговора стало то, что дон Соломон Аслам стал в нашем доме еще более частым посетителем, деля свое время между Элспет и ее батюшкой – причудливое разнообразие, если угодно. С Моррисоном он бесконечно толковал про восточную торговлю, побуждая тестя заняться ею – даже намекал старому хрычу, что неплохо бы ему лично побывать в тех краях – тут я его готов был поддержать руками и ногами. Короче говоря, они нашли друг друга, и поскольку Моррисон в это время расширял свои предприятия, а Аслам имел хорошие связи в Сити, смею предположить, что мой драгоценный родственничек находил знакомство полезным.
Так прошли зима и весна, а в июне я получил два письма. Одно было от моего дяди Биндли. Тот сообщал, что решается вопрос о предоставлении мне места лейтенанта в Королевской Конной гвардии. Он давал понять, что это великая честь, которой я обязан своими афганскими подвигами, а не происхождением, бывшим, по его представлению, низким – дядя происходил, как помните, из пэджетовской моей родни и открыто презирал Флэшменов, что подтверждает наличие у него скорее здравого смысла, нежели хороших манер. Новость буквально окрылила меня, почти так же, как и второе письмо. Его прислал Альфред Минн, напомнивший мне о предложении сыграть вместе с ним в Кентербери. Я провел несколько игр за «Монпелье» на поле у Бихайва и был в форме, так что согласился не раздумывая. И не только ради крикета – у меня имелись три весомые причины оказаться подальше от столицы, и поскорее. Во-первых, я только что организовал провал Лолы Монтес на лондонских подмостках[34] и имел основания полагать, что эта бешеная с-ка выслеживает меня с пистолетом в руке – она, как вы знаете, была способна на все, включая убийство. Во-вторых, одна акробатка, с которой я имел связь, заявляла, что понесла, и с угрозами и слезами требовала компенсации. И в-третьих, я вспомнил, что миссис Лейд, молодая пассия герцога, должна быть в Кентербери во время Недели крикета.
Как понимаете, смена обстановки – как раз то, что требовалось старине Флэши. Кабы знать, к чему это все приведет, я бы заплатил акробатке, послал бы миссис Лейд ко всем чертям, подставил бы Лоле спину под выстрел – и считал бы себя еще везунчиком. Но нам, по воле Небес, не дано предвидеть будущее.
33
В начале 1840-х гг. появился целый ряд правительственных докладов, касающихся положения на заводах и шахтах – оно было ужасающим. Жестокостям, упомянутым в разговоре Моррисона с Соломоном, можно найти подтверждение в этих докладах и других документах предшествующего десятилетия. В итоге лорд Эшли (позже ставший графом Шафтсбери) внес в 1842 году в палату общин законопроект о запрещении использования в шахтах труда женщин и детей моложе тринадцати лет. Палата лордов впоследствии понизила эту планку до десяти лет. Публикация отчета Комиссии по занятости детей («Доклад Хорна») повлекла за собой дальнейшие законодательные меры, включая сокращение рабочего дня для детей и подростков, работающих на фабриках и заводах.
См.: «Доклад Комиссии по занятости детей» (доклад о шахтах), 1842 г.; второй отчет Комиссии, 1843 г., а также прочие документы, цитируемые в книге Э. Ройстон Пайка «Человеческие свидетельства Промышленной революции».
34
Лола Монтес была любовницей Флэшмена в течение краткого периода осенью 1842 года, пока они не поссорились. Он отомстил ей, организовав враждебный прием во время ее дебюта на лондонской сцене в качестве танцовщицы в июне 1843 года. После этого инцидента Лола покинула Англию и начала свою головокружительную карьеру куртизанки, вознесшую ее до ранга фактической правительницы Баварии – это тот эпизод, в котором оказались задействованы Флэшмен и Отто фон Бисмарк. (См. биографии Лолы Монтес и воспоминания Флэшмена, опубликованные под названием «Флэш по-королевски».)