Выбрать главу

— Неужели? — воскликнул он. — Они же знают, что я твой закадычный друг, Флэши.

— Ты же офицер и джентльмен, — напомнил я ему. — Могут ли они хоть на минуту представить, что ты затеваешь такую подлую штуку, а? Нет-нет, Томми, не бери в голову. А поутру, в присутствии хирурга и секундантов ты зарядишь их. Очень аккуратно. Только не говори мне, что ты не сумеешь спрятать в ладони пистолетную пулю.

— О, да, — кивает он. — С легкостью. Но…

— Десять тысяч фунтов, — говорю я.

Он облизнул губы.

— Боже правый, — говорит он наконец. — Десять тысяч. Уф! Честное слово, Флэш?

— Честное слово, — отвечаю я, закуривая новую чируту.

— Я сделаю это. Господи! Флэш, да ты сам дьявол! Но ты же не станешь убивать его? Я не хочу принимать участия в убийстве.

— С моей стороны капитану Бернье грозит не большая опасность, чем мне с его, — уверил я Тома. — А теперь, ноги в руки, и к Рейнольдсу.

Повторять не потребовалось. Это был деятельный сукин сын, скажу я. Встряв во что-то, он делал это с душой.

Я вернулся к себе, избавился от поджидавшего меня Бассета и плюхнулся на койку. При мысли о том, что я натворил, у меня пересыхало в горле, а руки покрывались потом. Вопреки браваде, которую я демонстрировал перед Брайантом, я крепко влип. Если что-то пойдет не так, и Брайант не справится? Во время таких приступов паники я с легкостью рисовал себе то, что произойдет — страх, должно быть, стимулирует воображение, но это были не четкие видения, поскольку в такие моменты человек видит, то, крутится у него в голове, и зацикливается на этом. Я представлял, как Брайанта раскрывают, или начинают подозревать, и как Бернье стоит передо мной, незыблемый, как скала, с заряженным пистолетом в руке, и как дуло направляется прямо мне в грудь, как пуля попадает в меня, и я с криком валюсь мертвым на землю.

При мысли об этом я едва не кричал от ужаса, и лежал, рыдая, в темной комнате. Мне хотелось встать и бежать, но ноги отказывались служить. Тогда я стал молиться, чего не делал, должен сознаться, с тех пор, когда мне было лет восемь от роду. Но в мыслях у меня постоянно крутились Арнольд и ад, — и это, без сомнения, говорит о многом, — и в конце-концов не нашел ничего лучше, чем бренди, но и оно для меня было как вода.

В ту ночь я не сомкнул глаз, только лежал и слушал, как часы отбивают четверти, пока не наступил рассвет и не пришел Бассет. У меня сохранилось достаточно здравого смысла, чтобы не предстать перед ним трясущимся и с воспаленными глазами, так что я притворился спящим, храпя, как орган, и услышал, как он сказал:

— Невероятно! Послушай-ка, дрыхнет, как дитя. Ну чем не бойцовский петух?

Другой голос, видимо, еще чьего-то денщика, произнес:

— А, какая разница, проклятый дурак. Посмотрим, как он станет храпеть завтра утром, после того, что Бернье сделает с ним. Видать, сон его будет слишком крепок.

Ну хорошо, дружок, подумал я. Кто бы ты ни был, если я выберусь из этой заварухи, я буду не я, если не погляжу, какого цвета у тебя кости, когда кузнец-сержант привяжет тебя к коновязи у манежа и начнет спускать шкуру плетью. Посмотрим, как ты сам похрапишь после этого. Тут я почувствовал, что этот приступ ярости почти совсем вытеснил страх, — Брайнт заметит это, слава Богу, — и когда они вошли, я вполне взял себя в руки, разве что не смеялся.

Когда мне страшно, я, в отличие от большинства людей, не бледнею, а краснею, и это не раз и не два выручало меня, так мой страх принимали за ярость. Брайант рассказывал потом, что я появился у манежа красный, как индюк; он говорил, что все пребывали в уверенности, что я это от моего гнева на Бернье. И все-таки они не считали, что у меня есть хотя бы шанс, и притихли, едва мы прошли плац, и горнист протрубил зорю.

Кардигану, конечно, рассказали о ссоре, и кое-кто полагал, что он может вмешаться и запретить дуэль. Но, услышав об ударе, он только спросил:

— И когда же они стреляются?

И снова отправился спать, приказав разбудить его в пять. Не то что бы он одобрял дуэли, — хотя сам принимал участие в нескольких знаменитых поединках, — но понимал, что при таких обстоятельствах дело, спущенное на тормозах, губительно отразится на репутации полка.

Бернье и Трейси были уже там, как и хирург. Легкий туман висел под деревьями. Когда мы подходили к ним, под ногами чавкал торф, еще влажный от ночной росы. Форрест шел рядом со мной, а Брайан с пистолетным ящиком под мышкой топал вместе с остальными. Ярдах в пятидесяти, у деревьев, растущих рядом с оградой, стояла небольшая группа офицеров, и я заметил плешь Кардигана, выступающую над его накидкой с капюшоном. Полковник курил сигару.