- Все это было несправедливо, - выплюнул он, бесстрашно встречая взгляд Дункана. - Но этого следовало ожидать, если один из членов семьи стал преступником, желающим свергнуть законное правительство!
- Законное правительство?! - прохрипел Дункан. - Ты полагаешь, это законно арестовать старика за грехи сына? Боже мой, Лукас, если ты действительно веришь в подобную ханжескую чушь, тогда мне страшно за нас всех.
- Черт возьми! - воскликнул Лукас, вскакивая на ноги. - Кого мне винить за смерть отца короля, защищающего свои законы? Или тебя, Дункана, нарушающего их с такой самоотверженностью?
На комнату опустилась зловещая тишина, заглушая все звуки.
В конце концов ее нарушила Маргарет Рурк, стоявшая в дверях кабинета.
- Вы, оба, попридержите языки, - сказала она. Маргарет была стройной и хрупкой в траурном одеянии, ее нежное лицо побледнело от горя и напряжения, которым она старалась сохранить свое достоинство. - Дункан, ты заявляешь, что любишь свободу, но на самом деле ты одержим страстью к авантюрам и ради них способен поставить на карту все, в том числе и свободу, которую ты так неумеренно восхваляешь. Ты бы стал настоящим пиратом, если бы не подвернулась идея, за которую можно сражаться. А ты, Лукас, сказал такое, чего многие мужчины никогда не простили бы, даже любящий брат.
Широкие плечи Лукаса поникли, словно мать ударила его. Дункан тоже смутился, но старался этого не показать.
- Так ты думаешь, - настаивал он, устремив испепеляющий взгляд на брата, - что отец погиб из-за меня?
- Я не знаю, - ответил Лукас. Затем, ни на кого не глядя, резко повернулся и вышел из комнаты.
В тот вечер больше никто не говорил о захвате кораблей.
Филиппа осталась на каменной скамейке в уединенном уголке сада, тихо рыдая. Алекс следил за ней, стоя чуть поодаль, желая утешить ее, но не зная как, и проклиная себя за свою беспомощность?
Должно быть, Филиппа услышала что-то или почувствовала его присутствие, хотя он держался в тени. Она подняла голову, шмыгнула носом и окликнула его по имени.
Алекс подошел к ней, как обычно неуклюжей и медленной походкой из-за костыля и маленьких скользких камешков и разбитых ракушек, которыми была вымощена тропинка. От попыток удержаться на ногах и не унизить себя, повалившись к ее ногам, у него на верхней губе выступил пот.
- Посидите со мной немножко? - Это была просьба, а не приказ. Филиппа похлопала по скамейке рядом с собой.
Алекс не двинулся с места.
- Ваш отец был прекрасным человеком, - сказал он.
Это было все, на что он оказался способен в данных обстоятельствах. Мир был окрашен для него черной краской, в нем царили коварство и несправедливость, уродство и боль. В сущности, он завидовал Джону Рурку, нашедшему спасение в смерти.
Филиппа снова шмыгнула носом. Ее лицо заливал лунный свет. Даже с покрасневшими глазами и распухшим от слез носом, она выглядела очень красивой.
- Да, - сказала она тихо. - Как вы.
Алекс внутренне содрогнулся, как будто она пронзила его пикой.
- Нет, - возразил он отрывисто. - Джон совсем не похож на меня. Что вы теперь будете делать, Филиппа?
- Делать? - Ее серые глаза расширились, и он увидел, что густые темные ресницы блестят от слез. - Наверно, сперва буду очень долго плакать. Я буду всегда скучать по отцу, и, наверно, мысли о нем еще долго будут причинять мне боль. Но потом, конечно, стану жить дальше. В конце концов, именно этого он бы хотел от меня.
Прошло несколько неловких мгновений, прежде чем Алекс смог заговорить. Перед ним была почти девочка, изящная и хрупкая, и все же храбрости в ней было больше, чем у него даже в лучшие времена. Он чувствовал горько-сладкую тоску каждый раз, как видел Филиппу или только думал о ней, но не был способен произнести ее имя вслух.
Он стоял во тьме и дрожащей рукой опирался на проклятый костыль. Он влюбился в Филиппу в какой-то несчастный момент после ее появления на Райском острове и вдобавок знал, что сам тоже ей небезразличен. Мысль жениться на Филиппе, каждую ночь лежать с ней, поглощала его, наполняла желанием.
Но он был калекой. Брак с такой женщиной будет уродлив, она заслуживала в мужья человека, который бы мог бы защитить ее, дать ей средства к существованию, обучить ее удовольствию...
- Алекс! - тихо сказала Филиппа. - Я люблю тебя.
Он повернулся к ней спиной, повернулся спиной ко всем надеждам снова найти смысл в жизни, говоря себе, что делает это ради ее пользы.
Филиппа догнала его прежде, чем он добрался до французских дверей, ведущих в дом, и обхватила руками за пояс. Со стороны другой женщины такой поступок был бы бесстыдством, но только не у Филиппы. Этот жест был полон сладкой невинности, хотя желания, которые она разбудила в нем, были самыми естественными.
- Чего ты боишься? - спросила она, прижавшись щекой к его спине и удерживая его. - Я же знаю, что ты меня любишь.
У Алекса не нашлось ни храбрости, ни силы воли, чтобы вырваться из ее объятий. Он чувствовал глубокое и подлинное утешение впервые с тех пор, как мушкетная пуля раздробила ему колено. Его увядшая душа насыщалась ее добротой и получила утешение по крайней мере, временное.
- Да, - признался он, наконец, охрипшим и надрывным голосом. - Да, Филиппа, я люблю тебя. Слишком сильно люблю, чтобы обрекать на жизнь, полную тоски и жалости.
Она встала перед ним, по-прежнему крепко обнимая его. Если он когда-нибудь сомневался в своей способности отозваться на женскую ласку, а он, конечно, сомневался, то больше ему не приходилось этого делать. Очевидность его желаний нескромно говорила сама за себя.
- Тоски и жалости? - откликнулась Филиппа. - Тоску и жалость чувствует один - единственный человек Алекс Максвелл. Только ты жалеешь себя, а нам, остальным, хочется встряхнуть тебя, да так, чтобы у тебя зубы застучали.
Он выронил костыль и вцепился обеими руками в ее плечи.
- Послушай меня, - прошептал он, слишком злой и слишком отчаявшийся, чтобы думать о приличиях или о чувствах молодой девушки. - Я развалина. И если мы поженимся, и я лягу с тобой в кровать... - До Алекса дошло, что он говорит, и он резко оборвал себя.
Глаза Филиппы тревожно поблескивали.
- Ты думаешь, я не знаю, чем занимаются мужчины и женщины наедине? - спросила она. - Алекс, я выросла на плантации. Мы разводили лошадей и скот, овец и свиней.
Возможно, она не чувствовала смущения, но Алекс чувствовал.
- Хватит! - взмолился он.
Она засмеялась, и в ее смехе слышались отзвуки недавних рыданий. Что за противоречивое существо, восхитительное и одновременно приводящее в бешенство!
- Конечно, сначала ты должен жениться на мне, - заявила Филиппа. - Иначе мои братья убьют тебя.
Алекс закинул голову и посмотрел на звездное небо. Уголки его рта поднялись в улыбке. Это, пришло ему в голову, еще один способ самоубийства, до которого он не додумался.
ГЛАВА 17
Фиби дождалась, когда все, кроме Дункана, покинут кабинет. Он не встречался с ней взглядом и не поднялся с кресла, когда она встала рядом с ним. Она положила руку на его плечо, закрытое повязкой, и он поморщился, хотя она старалась не дотрагиваться до его раны.
- Лукас не хотел этого говорить, - сказала она. - О том, что Джон умер из-за тебя.
Дункан долго не отвечал.
- Нет, - произнес он, наконец. - Хотел. Фиби опустилась рядом с ним на колени, положила ладонь на его лицо, заставив его повернуть голову и посмотреть на нее.
- Ты же знаешь, что это неправда, верно? Джон уже давно был болен...
Дункан вздохнул и погладил ее щеку пальцами правой руки.
- Я ничего не знаю, - ответил он, - кроме того, что мой отец никогда не хотел бы, чтобы я считал, будто причинил ему вред. Лукас убит горем, и у него нет красивой жены, чтобы исцелить его раны. - Он сделал паузу, и на его лице появилась легкая печальная улыбка, когда он поднимал Фиби на ноги и усаживал себе на колени. - Поскольку мой брат никогда не отличался особым тактом, нет ничего удивительного в том, что он сказал такие слова.