— Мы это… Накрыли там, в кают-компании… Айда с нами? — спросил он.
— Ну, тебе меня уговаривать не придётся! — хохотнул я, захлопнул журнал и поднялся из-за стола.
Я как раз пропустил ужин, заработавшись в каюте. Поначалу писать пером было непривычно и неудобно, но я быстро приноровился и с головой погрузился в работу, а теперь, пожалуй, можно было и отдохнуть.
Кают-компания встретила нас приветственными возгласами, запахом жареного гуся и тонким ароматом бургундского. Народа было немного, Шон, который меня и позвал, Клешня, Адула и Оливье Гайенн. Я даже немного удивился тому, что Адула сидит за одним столом с нами, но негр фактически командовал абордажниками, и весьма неплохо справлялся со своими обязанностями.
Массовые пьянки в тавернах вместе со всей командой это хорошо, но и посидеть в небольшой компании с уважаемыми людьми — тоже неплохо.
— Проходите, кэп, — произнёс боцман, отодвигая для меня один из табуретов.
Ещё одно неписаное правило. На корабле капитан не заходит к офицерам без приглашения. Вообще, это из военно-морского флота, но и на пиратских судах бывало, да и просто по-человечески офицеров можно было понять. Должно же быть место на корабле, где можно спокойно отдохнуть от командирского взора. Технически-то мы все были равны, и капитан, и распоследний юнга, но на практике всё равно некоторые были равнее.
Клешня с небывалой ловкостью разлил вино по стаканам и поставил пустую бутылку под стол.
— За добычу! Прошлую и будущую! — произнёс Шон.
— И чтобы она не кончалась, — добавил Гайенн.
Чокнулись, выпили. Бургундское, которым вообще-то следовало наслаждаться понемногу, смаковать каждый глоток, пролетело внутрь, будто дешёвый кагор из ближайшего алкомаркета. Красное вино, как и положено, закусили мясом, которое тоже затрофеили на захваченной «Лилии», а зажарили уже на нашем камбузе.
Гусь, истекающий жиром и соком, возлежал на красивом серебряном блюде в окружении каких-то овощей.
— Кто готовил? — спросил я, отхватывая ножом ещё один кусок мяса.
— Доминик, — ответил Клешня. — Из новеньких. Шкот от фала не отличит, зато готовит как для королей.
Я покивал в знак согласия, гусь и правда получился удивительно вкусным. Бывший лавочник, правда, спёр немного перца из того мешка, что я планировал продать в Чарльстауне, но перец подошёл к мясу идеально, и злиться на то, что добычи стало меньше на щепотку, было глупо.
— Что дальше, кэп? — спросил боцман после того, как мы выпили ещё по одной.
Старик глядел на меня чуть насмешливо, будто бы знал что-то такое, чего не знал я.
— То есть? — хмыкнул я.
Мне не понравился его тон, будто бы это я был виноват в том, что с «Лилии» мы взяли смехотворно малый приз, хотя рассчитывали все на гораздо большую добычу.
— Что дальше делать будем? — вместо него пояснил Клешня.
Кажется, они уже успели всё обсудить тайком от меня. Я глянул на Шона, потом на Адулу. Оба сидели, как ни в чём не бывало, обгрызая косточки.
— В Чарльстаун, там сбагрим всё лишнее, людей наберём, потом снова на охоту, — пожал плечами я, откидываясь чуть назад.
Боцман и штурман переглянулись, и мне это тоже не понравилось.
— Не соваться бы лучше нам в Чарльстаун, — сказал Клешня. — Мы с англичан призы берём. Мы — французские флибустьеры, в конце концов.
— И что? — хмыкнул я.
— Повесят прямо там, — сказал Клешня.
— А как они узнают-то? — спросил я. — Шон, ты француз? Нет? А ты, Адула? Я тоже не француз.
— Там ведь тоже не дураки, поймут, — протянул Гайенн.
— Зря переживаете, — сказал я.
Боцман в ответ только цыкнул и покачал головой, не желая ввязываться в спор, зато Клешня рубанул воздух своей культёй.
— А не хотим, чтоб нас повесили! В Бастер надо было возвращаться! — произнёс он.
— Угомонись, — произнёс Шон. — Какой, к дьяволу, Бастер, ты чего мелешь?
— Такой Бастер! На Тортуге! — сказал Клешня.
Я молча наблюдал, попивая бургундское.
— И там награбленное продавать? Чтобы какой-нибудь жид свои товары узнал, которые сам же на «Лилию» продал? — криво усмехнулся Шон.
— Да и «Лилию» не надо было трогать, свои же, французы! — воскликнул штурман.
Похоже, такую позицию разделяли многие. Здесь, в Новом Свете, многие старались держаться соотечественников. Мне же было плевать, моих соотечественников в этих широтах ещё сто пятьдесят лет не появится, а когда появятся — то и задержатся ненадолго. Да и то это будет в Калифорнии, с другой стороны континента. Поэтому я был чужим везде, и не стремился сблизиться с каким-либо правительством. Всё равно для всех останусь чужаком, дикарём и вонючим московитом. Хоть для французов, хоть для англичан.