Разобравшись с проблемой атамана, Аркадий попытался получить аванс с денег, предназначенных на покупку ракет. Однако его ждал очередной облом. Рисковать собственной головой, выдавая деньги за не сделанную ещё продукцию, атаман отказался категорически. Из-за того самого отчёта, который каждый год давали ВСЕ выборные – других на Дону и не было – начальники. За растрату полагалась смерть.
Когда атаман ему это внятно объяснил, Аркадий прекратил бессмысленные уговоры и попрощался. Надо было придумать, как можно обойти это правило. Деньги-то нужны были позарез.
Но первым делом попаданец решил ликвидировать собственноручно сделанное новшество: прицел и мушку на собственном пистоле. Если на мушкете они себя вполне оправдали, позволив ему существенно повысить точность при стрельбе, то на короткоствольном пистоле только мешали быстро извлекать оружие из кобуры. Точная стрельба из этого пистолетного предка оказалась недоступным для него видом искусства. Вроде музыки для глухого. Оставалось с этим смириться и ускорить разработку более совершенного оружия. Зато после внедрения планки, защищавшей глаз от вспышки пороха, из мушкета получалось попадать в ростовую мишень и с пятидесяти метров. Иногда. Защитная планка понравилась всем, до неё приходилось зажмуривать глаз, которым стрелок целился. На точности выстрела это сказывалось отрицательно. Аркадий грешным делом испытывал гордость, замечая, как много казаков уже приделали на свои ружья подобные планочки.
Почти правильная паутина с сидящим с краю пауком. Именно в такую картину складывались чёрточки, чёрное пятно от раздавленного паука выступало «пауком» на белёном потолке над ложем Ивана. И, просыпаясь по утрам, он видел именно такую картину. И пусть новый его дом, принадлежавший ранее почтенному работорговцу, был просторен и крепко сложен, он не радовал. Иван чувствовал себя мухой… пусть не мухой, шершнем, попавшим в прочные паучьи тенета. Паутину тоски и безнадёжности, крепко опутавшую его, лишая сил и даже надежды.
Иван понял, что ему уже не заснуть, и тяжело, будто старик, встал и поплёлся в отхожее место. На дворе уже светало, небо серело, хотя несколько звёзд ещё с него поглядывало на землю. Вставать в такую рань не было никакого толку, но бессмысленно валяться в безнадёжных попытках уснуть ему надоело. Опять вспомнился сгинувший в уличных боях крестник. Так его и не удалось вырвать из цепких рук казацкой Фемиды. Несмотря на все старания Васюринского, отправили его в отряд штрафников для отвлечения резерва османов, там бедолага под янычарской саблей и погиб. Не смог его крёстный оборонить. Как теперь со вдовой друга говорить, атаман не знал.
Никогда в жизни, сколько Иван себя помнил, ему не приходилось переживать ничего подобного. В какие бы тяжёлые ситуации он за прошедшие годы ни попадал, гневить Бога сетованиями на тяготы ему и в голову не приходило.
«Окружили враги? Значит, надо пробиться сквозь их строй. Нечего есть в осаждённом таборе? Так сам Христос в пустыне обходился без нормальной еды не одну неделю. Воину, лыцарю такое терпеть тем более пристало. А плакаться и молить Господа об уменьшении испытаний – себя не уважать».
Иван обнаружил, что стоит во дворе собственного дома (век бы его не видеть!), тупо уставившись на ворота.
«Боже ты мой, совсем бараном стал. Скоро, наверное, вместо сала и горилки сено жрать буду. И постигнет меня вековечная баранья доля – стать чьей-то жертвой».
Со времени прихода молодого, можно сказать совсем юного, нищего, но гонористого шляхтича Ивана Васюринского на Сечь, ему угрожала опасность. Она стала постоянной спутницей казака, не оставляла ни на день, ни на час.
В дежурствах и патрулировании степи смерть угрожает каждый миг. Татары старались казацкие патрули и заставы вырезать в первую очередь, чтоб сохранить неожиданность своих набегов. Малейшая невнимательность могла обернуться смертью или рабской долей.
В быстро ставшем родным курене, который впоследствии переименовали в его честь. Люди на Сечь прибывали разные, но большей частью совсем не мирные и без приверженности к доброте и милосердию. По крайней мере те, кто там выживал. Любой из них мог взорваться от неосторожного слова, и даже страшное наказание за убийство боевого товарища останавливало не всех.
А в поездках на родную Малую Русь лучше было вести себя как на вражеской территории. Польские паны и их прислужники казаков не любили, стоило ожидать от встречи с католиком или униатом любой, самой неприятной неожиданности. Добиться справедливости в польских судах нечего было и мечтать. То есть помечтать можно, но всерьёз рассчитывать на какой-то толк от обращения в суд не приходилось.