Палач, пригибаясь, вошел в каземат, настоящий каменный мешок, где царила почти кромешная тьма; в нос ему ударила жуткая вонь. Крики, ругань и стенания понеслись из железных клеток, стоявших вдоль всей стены, словно в курятнике. Палач со скрипом повернул в замке тяжелый ключ.
– Выходи. Давай пошевеливайся!
Пленник ни о чем не спрашивал. Он и рад был бы поторопиться покинуть тесную клетку, но обездвиженное уже много недель тело плохо повиновалось ему. Губернатор нарек свою темницу Чистилищем, а ряды клеток вдоль стен – Адом. В них нельзя было ни встать, ни вытянуться во весь рост. Эта разновидность пытки бередила садистское воображение немалого числа государей, принцев, господ и вождей во многих странах в различные эпохи.
– Сюда.
Заключенный, все еще не в силах распрямиться, потащился вперед, подталкиваемый палачом. В конце подземного коридора, делившего каземат пополам, была закрытая на ключ дверь. Палач отворил ее и запер за собой. Новый коридор, освещенный слабым светом оконца, и еще одна дверь. Палач снова отворил ее и запер за собой. Тюремный церемониал почти не изменился за минувшие столетия, эта жуткая традиция оказалась едва ли не самой стойкой.
Войдя в помещение за второй дверью, заключенный сразу же увидел машину, и из груди его вырвался стон.
Эта сцена с незначительными изменениями повторялась не раз и не два в течение 1650-1651 годов, и происходила она не в тюремном замке где-то в Европе, а на Тортуге, в Скальном форте. Тюрьма и клетки были построены по приказу губернатора Левассера – того самого, что изгнал англичан с Черепашьего острова в 1641 году. Первую метаморфозу, случившуюся со вчерашним флибустьером, можно объяснить лишь овладевшей им манией величия: он стал одеваться как в Версале, есть на золотом сервизе, а обращаться к нему отныне следовало, чуть ли не падая на колени. Второй метаморфозой была жестокость.
Машина, один вид которой исторгал стоны и страшные вопли из груди пленников, была личным изобретением Левассера; она представляла собой систему подъемных блоков. Несчастному продевали голову, руки и ноги в деревянные захваты, после чего прицепляли блоки к конечностям и начинали их выворачивать. Те, кому доводилось остаться в живых, становились калеками на всю жизнь.
Левассер посылал в машину «строптивцев». Чаще всего это были обыватели Черепахи, пытавшиеся увильнуть от уплаты налогов – за два года бесчисленные поборы возросли до невозможности, как в современных государствах, – или же католики, пытавшиеся протестовать против изгнания с острова их священников и предания огню (по приказу губернатора) их церквей. Даже протестантский пастор Бас-Тера по имени Рошфор, возмутившийся подобными мерами, едва-едва избежал знакомства с машиной. Левассер велел посадить его на первое же судно и наказал никогда не появляться больше на Черепашьем острове.
Флибустьеры с Тортуги теперь плевались при одном упоминании имени мини-тирана, хотя в профессиональном отношении они не могли на него пожаловаться. Как и было заведено, губернатор клал себе в карман значительную часть привезенной добычи, но зато раздавал сколько угодно поручительств от имени французского короля. Тем не менее его деспотизм не мог прийтись по нраву пиратской вольнице, а описания клеток и машины, передавшиеся из уст в уста и обраставшие всякий раз новыми чудовищными подробностями, вызывали законное возмущение.
Летом 1652 года до испанских властей на Кубе дошли вести о том, что Левассер, превратившийся в невыносимого тирана, был убит двумя помощниками губернатора – Мартеном и Тьебо, которые захватили власть на Черепахе. Немного времени спустя оба владетельных князька сдали без сопротивления свои полномочия новому губернатору господину Анри де Фонтенэ, назначенному в должность кавалером де Пуэнси. Этот Фонтенэ был «французским идальго», потомком старинного дворянского рода и рыцарем Мальтийского ордена. Он долго воевал с турками, обретя в этих сражениях, как будет явствовать из дальнейшего, много полезных навыков.
В последующие месяцы испанскому губернатору на Кубе пришлось по нескольку часов в день читать ошеломительные депеши и выслушивать гонцов, которые с вытянутыми физиономиями излагали тягостные вести:
– Два галиона, вышедшие из Пуэрто-Бельо в Гавану, подверглись нападению французских пиратов и были разграблены... Октябрьский флот перехвачен на выходе из пролива Гайя-де-ла-Плата – три галиона захвачены, один подожжен... Город Ла-Вега на Эспаньоле разорен отрядом, высадившимся на мысе Исабела, на северном побережье острова. Другой отряд пиратов захватил все товары, доставленные на рынок в Барранкилью, возле Картахены... Еще один галион разграблен на пути между Картахеной и Пуэрто-Бельо; на обоих разбойничьих судах экипаж состоял из негров под командованием белых... Новое нападение на суше: ограблен Пуэрто-де-Грасиас...
Забрав бразды правления в свои руки, кавалер де Фонтенэ уверенно направлял удары французских флибустьеров. Этот потомок сиятельных аристократов стал кумиром оборванной пиратской братии. Из Мадрида, куда шли реляции о беспрерывных потерях, грозно отчитывали наместников. Куба пыталась оправдываться: «Мы вооружаем галионы до крайней возможности». Это была ложь. Будь на галионах меньше нелегальных грузов и платных пассажиров, они могли бы взять на борт больше орудий и солдат. Но привычка к жульничеству и обману уже вошла в плоть и кровь управителей испанских заморских владений, золото отравило их души. Мадрид запросил однажды, почему ничего не сделано для искоренения зла на месте – почему не уничтожены базы пиратов?
– Мы обдумываем это.
Действительно, на столе у губернатора Кубы лежал план Бас-Тера, куда заносили сведения, полученные от лазутчиков и бежавших пленных. Кавалер де Фонтенэ, словно угадывая намерения испанцев, еще больше укрепил Гору: рабы и вербованные построили два бастиона по обе стороны площадки Скального форта, где установили дополнительные батареи.
– Сие ни в коей мере не обескураживает нас, – доложил губернатор Кубы в Мадрид.
Окончательное решение он принял летом или осенью 1653 года.
Испанская эскадра была составлена из пяти крупных галионов и десятка галиотов – мелких, но очень крепких вертких суденышек. Выйдя из Гаваны, соединение обогнуло Кубу с северо-запада, а затем прошло мимо южного берега Ямайки и Эспаньолы, держась далеко от островов, дабы остаться незамеченным. Ночью флотилия втянулась в узкий пролив между Эспаньолой и Тортугой и ранним утром 10 января 1654 года подошла к Бас-Теру.
Прежде чем развернуться строем в виду вражеской гавани, эскадра разбилась надвое: четыре галиона и несколько галиотов двинулись прямо к порту, а остальные замерли на рейде. Загрохотали пушки Скального форта. Им ответили залпы испанских судов.
Огонь береговых батарей всегда более прицелен, а в описываемую эпоху разница была особенно чувствительной. Тем не менее, несмотря на сильный заградительный огонь, испанские корабли продолжали движение.
Плотные клубы черного дыма окутали Бас-Тер. Когда порывы ветра разгоняли его, испанцы могли видеть, как группы вооруженных людей спускались из форта к причалу, да и в самой гавани наблюдалось движение. Несколько флибустьерских судов отвалили от пирса, таща на буксире весельные шлюпки.