"Господи! Столько лет предавался мечтам, что можно сделать для исправления нашей несчастной, жестокой к русским истории, а попав в прошлое, не знаю, о чём говорить. Не дай бог, опозорюсь, как герой рассказа Булычёва "Паровоз для царя".
Пробовали ли вы вести производственное совещание в помещении без мебели? Неудобно, но можно, скажете вы, и будете правы. Представьте теперь, что у вас отбита напрочь задница, разбиты в кровь локти и колени, поджившая корка на которых лопается от попытки сесть по-турецки, имеются в наличии синяки и ссадины чуть ли не на всей поверхности тела. А ещё, что вы вымотаны до предела, не пришли в себя от перемещения в прошлое, испуганы событиями в этом новом, совсем не кажущемся вам прекрасным, мире. Представили? Теперь прикиньте свой КПД в подобных условиях. Аркадий на зубах, через не могу, всё вытерпел, ни разу не сорвался, сомневающимся в самых естественных для него вещах кузнецам объяснял всё тихим голосом и спокойным тоном. И вроде бы что-то объяснить сумел. Отвлекаться от боли здорово помогала собственная неподготовленность к совещанию. Попытки вспомнить что-то полезное требовали таких усилий, что боль шла лишь фоном. Иван палку перегибать не стал, при первых же положительных сдвигах заседание закруглил. К радости Аркадия, не ахти какой бурной, сил на эмоции не оставалось.
Наркотиков, полностью снимающих боль, характерник Аркадию больше не давал.
— Нельзя! Душу потеряешь. Сейчас заварю травок, заснёшь от них, как миленький. И вреда душе не будет.
И, правда, заснул. Не сразу, конечно, поворочавшись и помучавшись немного, но заснул. Спал, кстати, как убитый. Сны если и видел, то забыл.
* — Уже потом Аркадий узнал, что запорожцы пропитывали свою одежду какой-то гадостью на рыбьем жиру, для защиты от насекомых.
Если уж не везёт…
25 березня, 1637 года от Р. Х.
После таких передряг, которые выпали за последние двое суток на голову Аркадия, спать можно долго. Сутки, а то и больше. Если дадут. Ивану было жалко Аркадия, назвавшего себя несколько раз попаданцем, но табор на этом месте оставаться вторые сутки не мог. Пришлось будить. Кому другому это было бы не так уж легко, человек в таком состоянии способен спать и под холодным дождём, и под гремящими тулумбасами. Но характерник он или так себе, казачонок негодящий? Разбудил, причём без всяких тулумбасов.
Поднял стонущего, лепечущего непонятно что иновременника и осмотрел ссадины и ушибы. Слава Богу, они все дружно начали подживать. Не напрасно больше половины времени при выучке характерника уходит на изучение лекарского дела. Подействовали его зелья с присыпками и на необычного больного.
"Вот чертовщина какая! Кто бы мог подумать, что придётся опекать человека из другого времени? И как это возможно провалиться не в ёмкость с дерьмом, а в прошлое? Впрочем, судя по виду Аркадия, выгребная яма куда предпочтительней, чем дыра во времени".
Тащить попаданца к куренному костру и в этот раз не стал. Кликнул новоиспечённого джуру — старые-то разосланы с невероятной вестью — чтоб поесть принёс из куренного казанка, и, обождав, пока Аркадий сбегает по утренним делам, попытался расспросить его о событиях ближайшего будущего подробнее. Нормального разговора, к его великому сожалению, не получилось. Аркадий выглядел разбуженным, но не проснувшимся. То и дело кривился, охал, жаловался на боль, недостаточность сна и отсутствие кофе. Единственным связным сообщением, на которое он сподобился, был рассказ об этом самом кофе, который якобы уже вовсю пьют турки. Да легенда об открытии кофе людьми (монахи, козы…). Васюринский о таком напитке знал, но сам его не употреблял и, соответственно, с собой не имел.
У куренного атамана в походе хватает забот, даже если у него есть хорошие помощники. Не успели Иван с Аркадием позавтракать, как прибежал Панько Малачарка.
— Батько, Степана Здоровило поймали на краже! Он Впрысядкову саблю присвоил да спрятал!
Пришлось бросать еду и бежать для прояснения дела, надеясь, что Панько ошибся. Молодой Степан, крестник Иванов, прозванный Здоровилом за стройность и отсутствие рельефной мускулатуры, был сыном старого друга Ивана, Степана Полууса. И отец молодого казака, и, в своё время, его дед погибли на кольях в Константинополе, но казацкой славы не посрамили. Пощады не просили, на турок с высоты кольев плевали. Иван взял молодого казака под свою опеку, надеясь, что из него вырастет не менее славный защитник православной веры и народа русского, чем его дед и отец. И тут такое!
Надежда на ошибочность сообщения Панька не оправдалась. Степан, оказавшийся невдалеке от места задержания грешивших противоестественным образом казаков, позарился на булатную саблю Впрысядки, снятую с убитого им турецкого аги. Воспользовавшись замятнёй, что случилась во время задержания, Степан потихоньку поднял с земли сорванную с казачьего пояса саблю и, сунув её под жупан, удалился. Воистину, бес попутал, потому как для казака воровство у своих — точно смертный грех. В смысле, ведущий к скорой смерти нечистого на руку. К крысятничеству казаки относились отрицательно. Проявляя это отношение в самой что ни на есть категоричной форме.
Бог знает, на что рассчитывал Степан. Пусть никто сабли попавшегося на таком стыдном деле казака не хватился, но ведь сам Степан не в отшельническом ските обретался. Да и, дурачок, прикрепив саблю, обмотав её запасными штанами, к своему вьюку, он не выдержал соблазна и прилез ночью полюбоваться ею. На чём и был пойман. В казачьем лагере, пусть, вроде бы, спящем поголовно, всегда найдутся зоркие и внимательные глаза. А застуканный на горячем, с ворованной саблей в руках, Степан так растерялся, что сразу во всём признался, подписав себе смертный приговор.
Расстроенный донельзя Иван провёл следствие с подъесаулом, сопровождавшим отряд, попутно проясняя отношение казаков (ох, как оно бывает изменчиво…) к воришке. И немного успокоился. Большинство вокруг сочувствовало Степану, жалело мальчишку. Иван походя подбросил идейку, что во всём виноват греховодник Впрысядку (прости, Охрим, ведь тебя всё равно не спасти), молодой Степан поддался соблазну воровства из-за содомита.
"Дай Бог, удастся крестника от позорной смерти сохранить! Боже, помоги в добром деле! Дева Мария, смилуйся! Заступись перед сыном за одного из верных слуг".
Пришлось казакам немного задержаться на месте ночёвки, пока Степан, испуганный, бледный, как известная особа с косой, то и дело пытающийся блевать, хотя желудок был у него пуст давным-давно, сажал на кол двух несчастных казаков. Не помоги ему сам Впрысядка, дело затянулось бы надолго. Младший из казнимых не выдержал и расплакался, хотя помилования просить не стал. Наверное, понимал, что не будет прощения. Охрим держался мужественно, с лаской уговаривал потерпеть боль: — Уже недолго осталось терпеть! — своего несчастного любовника, попросил прощения у братьев-казаков. Чем вызвал одобрительный гул в толпе. Участи, впрочем, им это не облегчило. Да и не добивался Охрим облегчения, на кол, фактически, сам взгромоздился, от Степана толку мало было.
Явная слабость, проявленная крестником, вызвала весьма неодобрительные выклики в толпе, слабаков казаки не уважали. Это сильно встревожило Ивана. Своим "не казацким" поведением Степан здорово осложнил для крёстного возможность своего спасения.
"Эх! Не в батьку ты удался, не в батьку. Забаловали чёртовы бабы тебя в детстве. Не хватило, видно, при мужании отцовского присмотра. Ох, и трудно теперь будет спасти твою шею от верёвки. Да ради отца твоего попробую. Эх, Охрим, Охрим, подвёл ты и меня, и дурака этого. Ну что тебе стоило до прибытия в Монастырский городок потерпеть? Там бы вышел из войска, приписался к какой-нибудь станице и грешил себе в удовольствие".
Думы думами, а за Аркадием, подошедшим в начале казни, Иван тоже не забывал поглядывать. Попаданец, так теперь и Иван про себя стал его называть, держался хорошо. Побледнел, правда, но глаза от страшной картины не прятал, никаких признаков тошноты, как бывает у новичков при виде проливаемой человеческой крови, заметно у него не было. Не врал, значит, приходилось ему воевать и убивать. Что очень хорошо, легче к запорожским нравам будет привыкать.