Хулия готова была продать все свои безделушки, кроме осыпанного бриллиантами и изумрудами ларца - подарка Басилио. У этого ларца была своя история. Его дала монахиня, дочь капитана Тьяго, одному прокаженному, и Басилио, который лечил несчастного, получил ларец в подарок. Хулия не могла его продать, не известив о том Басилио.
Гребенки, серьги и четки тут же купила самая богатая из соседок. Хулия выручила пятьдесят песо - не хватало еще двухсот пятидесяти. Ей советовали заложить ларец, но девушка отрицательно качала головой. Одна из женщин предложила продать дом; Танданг Село эту мысль одобрил - ему так хотелось вернуться в лес и снова рубить дрова, как прежде. Но сестра Бали заметила, что продавать дом в отсутствие хозяина нельзя.
- Как-то жена судьи продала мне вышитый передник за один песо, а судья потом сказал, что продажа недействительна, потому что не было его согласия. Ох-ох-хо! Забрал он у меня передник, а этот песо его жена до сих пор не вернула. Зато, когда она выигрывает в пангинги, я ей не плачу! Уже содрала с нее таким манером двенадцать куарто. Только из-за этого и сажусь играть. Терпеть не могу, когда мне не платят долги!
Одна из женщин хотела было спросить у сестры Бали, почему же в таком случае она сама не платит проигрышей в пикет, но хитрая картежница, почуяв опасность, поспешно перевела разговор на другое:
- Знаешь, Хулия, что можно сделать? Попросить двести пятьдесят песо взаймы под залог дома с обязательством уплатить, когда выиграете тяжбу.
Это был самый разумный совет, и женщины решили не мешкая приняться за дело. Сестра Бали предложила Хулии сопровождать ее. Вдвоем они обошли всех богачей Тйани, но никто не соглашался дать деньги на таких условиях: дело Талеса проиграно, а поддержать человека, враждующего с монахами, значит навлечь на себя их гнев.
Наконец одна богомольная старуха сжалилась над девушкой и дала ей взаймы деньги с условием, что Хулия останется у нее в прислугах, пока не выплатит долг. Работа, правда, была нетрудная: шить, читать молитвы, сопровождать старуху в церковь, иногда поститься вместо нее. Девушка со слезами на глазах согласилась и взяла деньги, обещая на следующий же день - это было как раз в канун рождества - явиться к своей новой хозяйке.
Старик, узнав об этом, разрыдался, как дитя. Подумать только, его внучка, которой он не разрешал выходить на солнце, чтобы не загрубела кожа, его Хулия, с тоненькими пальчиками и розовыми пятками, станет прислугой?
Самая красивая девушка в деревне, а может, и во всей округе, Хулия, под чьими окнами юноши простаивали целые ночи, распевая песни, единственная отрада в старости, единственная внучка, которую он мечтал увидеть в платье со шлейфом, болтающей по-испански, обмахивающейся пестрым веером, как дочки богачей, будет выслушивать попреки и брань, портить свои нежные ручки, спать, где попало, и вставать, когда прикажут?
Дедушка был безутешен, грозил, что повесится, уморит себя голодом.
- Если ты уйдешь из дому, - говорил он, - я вернусь в лес, и ноги моей не будет в этой деревне.
Хулия утешала его, объясняла, что надо спасти отца, - тогда они выиграют дело и выкупят ее из рабства.
Это был печальный вечер. За ужином ни дед, ни выучка не могли есть. Потом старик заупрямился, не захотел ложиться и всю ночь просидел в углу, не вымолвив ни слова, не шелохнувшись. Хулия пыталась заснуть, но сон бежал от ее глаз. Немного успокоенная за участь отца, она думала о себе и горько плакала, уткнувшись лицом в подушку, чтобы не слышал дед. Завтра она станет служанкой. Как раз в этот депь Басилио обычно приезжал из Манилы и привозил ей подарки... Теперь уж им придется расстаться: Басилио скоро станет доктором, ему нельзя жениться на нищей... И воображение рисовало ей, как Басилио идет в храм с самой красивой и богатой девушкой их деревни, оба нарядные, счастливые, улыбающиеся, а она, Хулия, плетется за своей хозяйкой, неся молитвенник, буйо, плевательницу. Тут к ее горлу подкатывал ком, сердце сжималось, и она начинала молить пресвятую деву послать ей смерть.
- Но по крайней мере он будет знать, - шептала она, - что я согласилась пойти в рабство, лишь бы не продавать ларец, его подарок!
Эта мысль принесла некоторое облегчение, и Хулия размечталась. Как знать, а вдруг произойдет чудо! Вдруг она найдет двести пятьдесят песо под статуей святой девы - ей столько доводилось читать о подобных чудесах.
Или солнце не взойдет и завтрашний день не наступит, пока дело не будет выиграно. А вдруг вернется отец, приедет Басилио или она найдет в саду кошелек с золотом; кошелек пришлют ей тулисаны, а вместе с тулисанами придет священник, отец Каморра, который всегда с ней шутит... Мысли путались все больше и больше; в конце концов, измученная усталостью и горем, девушка уснула.
Ей приснилось, что она снова маленькая девочка и живет в густом лесу, купается вместе с братом и сестрой в ручье, там много-много разноцветных рыбок, которые сами плывут в руки, и она сердится: ей вовсе не интересно ловить таких глупых рыбешек; в воде она видела Басилио, но его лицо почему-то было похоже на лицо ее брата Тано. А с берега на них смотрела ее новая, хозяйка.
V
СОЧЕЛЬНИК ОДНОГО ВОЗНИЦЫ
Басилио въезжал в Сан-Диего уже затемно, когда по улицам города шествовала праздничная процессия. В пути он задержался: его возницу, забывшего дома удостоверение *, остановили гражданские гвардейцы и, ударич раз-другой прикладами, отвели ненадолго в часть.
Теперь двуколка снова остановилась, чтобы пропустить процессию; побитый возница, почтительно сняв шапку, шептал молитву перед первой статуей, которую несли на носилках, - видать, то был великий святой. Статуя изображала старца с длиннющей бородой; он сидел у могильной ямы под деревом, на котором красовались чучела разных птиц. Калан с горшком, ступка и каликут для растирания буйо составляли всю его утварь; скульптор словно хотел объяснить этим, что старец жил на краю могилы и там же варил себе пищу. Это был Мафусаил*, как его представляют филиппинские мастера; его коллега, и, возможно, современник, зовется в Европе Ноэль* - фигура более веселая и жизнерадостная.
"Во времена святых, - думал возница, - уж верно, не было гражданской гвардии и людей не избивали прикладами, потому и жили они долго".
За маститым старцем следовали три волхва * на резвых коньках, норовивших взвиться на дыбы; конь негра Мельхиора, казалось, вот-вот растопчет двух других коней.
"Нет, не было тогда гражданской гвардии, - окончательно решил возница, позавидовав тем, кто жил в столь блаженные времена. - Не то бы этого негра давно в тюрьму упекли. Ишь какие штучки проделывает над "испанцами"!" Под "испанцами" возница разумел Гаспара и Валтасара.
Заметив на голове негра такую же корону, как на королях-испанцах, возница, естественно, подумал о короле индейцев и вздохнул.
- Не знаете ли, сударь, - почтительно спросил он Басилио, - освободил он правую ногу или еще нет?
- Кто освободил ногу? - не понял Басилио.
- Король! - таинственным шепотом ответил извозчик.
- Какой король?
- Да наш король, индейский...
Басилио с улыбкой покачал головой.
Возница опять вздохнул. У филиппинских крестьян есть предание о том, что в давние времена король индейцев был закован в цепи и заточен в пещеру Сан-Матео.
Но он жив и, придет время, вызволит всех крестьян.
Каждые сто лет разрывает он одну цепь; обе руки и левая нога уже свободны, осталась закованной только правая нога. Стоит ему пошевельнуться или напрячь мускулы, начинаются землетрясения, бури. А силища у него такая, что даже камень и тот рассыпается в прах от его прикосновения. Филиппинцы, бог весть почему, называют его "король Бернардо", возможно смешивая с Бернардо дель Карпио *.
- Вот когда освободит он правую ногу, - пробормотал возница, подавляя вздох, - подарю я ему своих лошадок и стану ему служить, жизни за него не пожалею... Уж онто избавит нас от "гражданских". - И возница меланхолически поглядел вслед трем волхвам.