Сайан никому не сказала о том, что Барни собирается возвращаться в Лондон вместе с Натали. Сообщить эту новость семье надлежало ему самому, а не ей, но, когда в четверг в салон заглянул доктор Мюррей, она об этом вспомнила.
Он позвонил в звоночек у входной двери, когда они обедали, Сайан пошла посмотреть, что это за назойливый посетитель, и вернулась вместе с доктором. Это был высокий сутулый человек, с неожиданно глубоким низким голосом для его узкой груди. Он был к тому же другом семьи, знавшим Барни и Лэнгли с самого рождения.
Неожиданно для себя Сайан спросила:
— Вы ведь не считаете, что в таком состоянии Барни может возвращаться в Лондон?
Доктор Мюррей посмотрел на нее так, будто она сказала что-то совсем несообразное:
— Разумеется, нет, ни в коем случае. Об этом просто не может быть речи! — Не зная, конечно, в точности тот образ жизни, который вел обычно Барни в Лондоне, доктор Мюррей знал тем не менее самого Барни и понимал, что его никакими силами нельзя заставить подчиниться медицинским требованиям. Он довольно сурово посмотрел на Лэнгли: — Постарайтесь удержать его здесь как можно дольше. Полгода, как минимум.
Когда доктор ушел, Эмили доверительно сообщила Сайан, что это все было наказанием за то, что с Барни никогда ничего страшного не приключалось. Но раз уж пришлось оказаться в руках врачей, то надо их во всем слушаться. Эмили любила обоих братьев, но видела, что жизнь гораздо более тяжелым гнетом ложится на плечи Лэнгли. Она сказала:
— Вот увидишь, через полгода ты ни за что не скажешь, что Барни вообще попадал в эту аварию, а у бедного Лэнгли спина искалечена на всю жизнь.
Сайан закусила губу, чтобы не улыбнуться. Она знала, о чем говорит Эмили: мальчиком Лэнгли упал с лошади. Когда он очень уставал или перенапрягался, его спина до сих пор болела и он начинал прихрамывать — совсем чуть-чуть, почти незаметно.
Приезд Натали Вендер в субботу был праздником для всей деревни. Все уже знали, что она приезжает, и, когда красная спортивная машина остановилась около салона, эта весть вихрем пронеслась по деревне. В среду Эмили успела рассказать всем своим друзьям и знакомым, что подругу Барни будут показывать по телевизору, и все телеприемники в радиусе пяти миль были настроены на Натали. Теперь она была здесь во плоти, и всем хотелось хотя бы одним глазком взглянуть на нее.
Барни стал ждать ее приезда задолго до назначенного срока, как показалось Сайан. В то утро он не пошел в лавку, где обычно работал; после завтрака вернулся в студию и бродил там без дела, глядя, как Сайан перетягивает обивку на стульях, а также критически рассматривая «Денистонский утес». Потом он нашел набор китайских шашек викторианской эпохи, расставил их и начал играть сам с собой.
Лэнгли опустил кисть и сказал, что, пожалуй, на сегодня оставит «Денистонский утес», и Сайан не винила его. Лэнгли не мог писать, когда Барни находился рядом. Хотя он молча играл в шашки, все равно в его присутствии было что-то нарушающее покой. Казалось, что он в любой момент может посмеяться или сказать что-нибудь под руку.
Каждый раз, когда звенел звонок или входил очередной посетитель, все сразу думали, что, может быть, это Натали. Каждый раз Барни вскакивал, пока Сайан не сказала ему:
— Может, тебе лучше открыть дверь и сесть так, чтобы ты видел всех входящих? Из-за тебя я все время сбиваюсь.
— Очень разумное предложение, — усмехнулся Барни.
Он взял доску с шашками и устроился так, чтобы видеть весь магазин.
Когда же красная машина на самом деле подъехала, Сайан как раз провожала покупателя и говорила обычные слова о том, что надеется еще увидеть его в их магазине.
Телекамеры не солгали. Натали Вендер была красавицей. Даже без чудес телевизионного грима и освещения было видно, что она не утратит своей красоты еще по крайней мере лет двадцать. На ней было темно-синее платье без рукавов, темно-синие туфли-лодочки, и вид у нее был такой, словно она только что сошла со страниц глянцевого журнала.
Натали побежала навстречу Барни. Он обнял ее здоровой рукой и сказал:
— Слава небесам, ты здесь. Это была самая длинная неделя в моей жизни.
— А кто виноват? — спросила она. — Из-за кого эта неделя стала самой длинной? — Она отступила на шаг и рассмотрела его. — Тебе уже лучше?
— Теперь да.
— Мне тоже, — сказала она. — Намного, намного лучше.
Наконец Барни заметил Сайан и представил девушек друг другу.
Натали улыбнулась; у нее была приятная, мечтательная улыбка.
— Он хорошо себя вел? — спросила она у Сайан. — Слушался врачей? — Не дожидаясь ответа, она снова посмотрела на Барни.