После грязевых ванн, массажа и ужина в ресторане l´Hirondelle Жозефина Мотерси-де-Белей почувствовала себя полностью обновлённой. Она зашла в отель, переоделась в вечернее платье и, полюбовавшись на себя в зеркало, направилась в казино.
Эжен Карданю зажмурился, услышав цену самого дешёвого одноместного номера в "Отель де Парис", но справился с собой и, верный принятому решению, оплатил двое суток пребывания в отеле.
Он поднялся в номер, окна которого в связи с его дешевизной выходили не на площадь Казино, а на авеню Принцессы Алисы. Полюбовавшись внушительным зданием Национального Нью-Йоркского банка, Эжен задумался о том, что ему делать дальше. Перед его внутренним взором проходили воспоминания детства, его беззаботная счастливая жизнь в поместье Ле-Плеси-Пате, известие о том, что его отец застрелился, проиграв в казино Монте-Карло всё состояние семьи, затем трагическая смерть матери.
Во всех его несчастьях было виновато лишь это проклятое помпезное здание и ненавистная династия Гримальди, сделавшая княжество Монако рассадником порока.
Неожиданно Эжен почувствовал себя могучим и беспощадным мстителем, современным вариантом графа Монте-Кристо. Своими руками он уничтожит целое государство, пусть маленькое, но всё-таки государство. И начнёт он с визита прямо в логово врага. Он хотел увидеть ту самую знаменитую рулетку Монте-Карло, за которой спустил всё своё состояние его отец.
Эжен провёл руками по волосам, и, направляясь к двери, машинально взглянул в зеркало. В своих мечтах он настолько отождествил себя с неприступным красавцем Монте-Кристо, что зрелище маленькой сутулой фигурки в старом дешёвом костюме и нелепых круглых очках показалась ему издевательской насмешкой злодейки-судьбы. Этот жалкий лысый человечек, уставившийся на него из зеркального стекла никак не тянул на великого патриота Франции.
Карданю представил, как после того, как его планы осуществятся, все газеты мира опубликуют его фотографии — и что тогда? Вместо того, чтобы чувствовать священный ужас и восхищение, люди станут смеяться над ним.
"Вы только подумайте — маленький лысый очкарик в дешёвом костюме уничтожил династию Гримальди", — станут говорить они.
Так быть не должно.
Эжен снял телефонную трубку и набрал номер администратора отеля.
— Простите, вы не могли бы мне посоветовать, где я могу постричься и купить хороший костюм и обувь? — спросил он.
— Это очень просто, месье, — ответил администратор. — В левом крыле отеля на первом этаже располагаются торговые галлереи. Там вы найдёте бутик, предлагающий вам одежду ведущих модельеров мира, а также всемирно известный парикмахерский салон Лидии Стауффер.
— Благодарю вас, — сказал Карданю и повесил трубку.
Когда он вновь вернулся в свой номер, чтобы оставить там старый костюм, в зеркале отразился совершенно незнакомый ему человек.
Стилисты Лидии Стауффер не зря получали свою зарплату. Из остатков пегих волос, уцелевших на голове Эжена, они соорудили строгую и в то же время элегантную причёску преуспевающего бизнесмена. Кроме того, они посоветовали Эжену сменить очки. В соседнем бутике ему подобрали оправу, немедленно придавшую его невыразительному лицу оттенок мужественности и решительности, и за полчаса, пока Карданю выбирал одежду и обувь, вставили в оправу стёкла-хамелеоны с надлежащим количеством диоптрий.
Красивая белокурая продавщица подобрала Эжену строгий тёмно-синий костюм от Армани, белую рубашку от Валентино и стильный галстук от Диора, идеально сочетающийся с костюмом. Чёрные ботинки от Гуччи на высоком каблуке сразу сделали его выше ростом.
Эжен смотрел на себя, раскрыв рот от удивления. В таком костюме он теперь просто не мог сутулиться, как замученный жизнью банковсий служащий. Он выпрямил спину и расправил плечи, сразу прибавив в росте ещё пару сантиметров.
"Удивительно, что можно сделать с помощью денег", подумал он. "Если бы только отец тогда не проигрался в казино, вся моя жизнь сложилась бы по-другому."
Эжен бросил в зеркало прощальный взгляд и решительно направился к двери. Он шёл в казино Монте-Карло.
— Долго ещё Стефания собирается болтаться в Австрии? — недовольно спросил у Харитона Влад Драчинский. — Мне уже надоело сидеть тут, изучая хорошие манеры, что чем есть, и что как пить.
— Откуда я знаю? — пожал плечами Ерофеев. — Гримальди пока не докладывают мне о своих планах.
— А что же твой детектив? — настаивал Влад. — За что ты ему, интересно, деньги платишь?
— За то, чтобы он следил за принцессой, а не читал её мысли, — разозлился Харитон. — Да и что ты вообще дёргаешься? Виза твоя всё равно просрочена, живёшь ты здесь как у Христа за пазухой, чего же тебе ещё надо? Пиши себе стихи и не вякай.
— Он просто боится, — заметил Пьер. — Я-то с каждый днём всё больше в форму вхожу. Мне осталось скинуть только семь килограммов, сделать мускулы порельефнее и всё — дрожите, бабы!
— Я? Боюсь? — завёлся Влад. — Да ты уже проиграл в тот момент, когда заключил пари. Теперь мои стихи будут известны всему цивилизованному миру.
— После публикации твоих стихов этот мир перестанет быть цивилизованным, — усмехнулся Большеухов. — Вы только послушайте:
"Дай мне руку, дай мне ногу,
На цветах набухли почки,
Не пойду я в синагогу,
Взглядом волка-одиночки
Я твоё окину тело,
Чтоб меня ты захотела!
Дай мне руку, дай мне ногу,
Дай мне сердце, дай мне душу,
Дай мне печень, дай мне почку,
Я твой вечный сон нарушу", — процитировал он.
— Негодяй! — возмущённо вскочил с шезлонга Драчинский. — Ты не имел права заглядывать в мой блокнот!
— "Дай мне печень, дай мне почку, я твой вечный сон нарушу", — недоверчиво повторил Харитон. — Это что, монолог некрофила-людоеда?
— Вовсе нет, — разозлился Влад. — Просто стихотворение ещё не закончено, а дуракам, как известно, полработы не показывают.
— Но-но, ты тут поосторожней с выражениями, — проворчал Ерофеев. — Не забывай, что ты живёшь в моём доме.
— Тут речь идёт о смятённых чувствах врача-патологоанатома, влюбившегося в мёртвую девушку, тело которой он вскрывает, — объяснил Драчинский.
— А причём тут синагога? Он что, еврей? Непатриотично как-то получается, — настаивал Харитон. — И как девушка может его захотеть, если она уже труп? Что-то тебя, парень, не в ту сторону занесло.
Влад испустил тяжёлый вздох, всем своим видом показывая, как тяжело иметь дело с дилетантами, ничего не смыслящими в высокой поэзии.
— Это метафоры, отражающие глубокий экзистенциальный конфликт между подсознанием и Суперэго, — пояснил он. — И с чего ты взял, что он еврей? Там же ясно сказано, что он не пойдёт в синагогу. Ты же не ходишь в синагогу, и ты не еврей. Дошло?
— Дошло, — вздохнул Ерофеев.
Ему было лень спорить.
— Ты эти стихи Стефании почитай, — хихикнул Пьер. — Тогда уж точно нам не придётся тебя публиковать. Кстати, почки набухают на деревьях, а не на цветах. На цветах бывают бутоны.
Большеухов задумчиво закатил глаза.
— Пожалуй, я тоже начну писать стихи, — добавил он. — Как тебе понравится: