Мужчина хмурился, видно, по больному ему ездила. Прекрасно.
— Ты в горячих точках воевал, не понаслышке о продажных знаешь, и как слабаки подставляют, тоже. Как не остервенеть, не осатанеть? Тебе, мужчине, а я — женщина…
— Красивая.
— По-твоему, это достоинство? Недостаток. Проклятье, если хочешь. Только внешность и воспринимают, а что у нее душа есть, которая болит, которая устала от этой грязи, — нет. Я кто для них? Кукла…
Вздохнула и отвернулась, пряча глаза: думай, Лейтенант, думай.
— Долго речь учила? — спросил тихо минут через пять.
Я с тоской посмотрела на него, взгляд мой был прямым и искренним. Потом появилось укоризненная растерянность, а кривая усмешка довершила дело.
— Думай, как хочешь. Мне показалось, ты свой. Извини, попуталась, — бросила тихо и отвернулась. И была уверена — проняло.
Он молчал до самого дома гражданки Симаковой. Остановился за углом и перехватил меня за руку, когда я уже вылезла из машины и пошла.
— Больше время на меня не трать и обаяние свое гнилое тоже. Я ведь все о тебе знаю. Все, — процедил с нехорошим прищуром.
Я грустно улыбнулась, с жалостью глянув на него — и была в том искренна:
— Дурачок. Никто ничего обо мне не знает. А для досье я тебе столько ролей сыграю, что ты и обхохочешься, и урыдаешься. Но узнаешь ли меня? — и качнулась к нему, заглядывая в глаза. — Ты ведь тоже свое при себе держишь. Должна же хоть душа принадлежать только тебе, а не сдаваться в аренду на нужды зверья… как твоя жизнь и твое тело.
Вырвала руку и поцокала каблучками к дому, не оборачиваясь. И знала точно — Иван смотрит мне в спину и пытается что-то решить для себя. Решай, думай — пищи для размышления достаточно. Это переваришь, еще подкину. Так шаг за шагом, слово за словом ты будешь моим.
И не бойся, я предаю лишь предателей.
Главное, чтоб ты Иваном остался, а не Иудой оказался. Тогда поладим. Может, ты из моей стаи?
Помечтай, детка, помечтай… две минуты до подъезда.
Ржавая железная дверь изначально не знала о краске и обивке и выглядела устрашающе убого. Но мне за ней недолго жить.
Я нажала кнопку звонка и приготовила маску несчастной девочки, робкой, неразвращенной и недалекой.
Дверь открыла черноглазая короткостриженная брюнетка, тогда как на паспортном фото она была длинноволосой шатенкой и выглядела более женственно. Что с нами делают амбиции и салоны красоты?
— Чего? — нахмурилась, окинув меня недобрым взглядом с ног до головы.
— Здравствуйте, — проблеяла я, пытаясь вызвать смущенный румянец на щеках. — Я по объявлению о сдаче комнаты.
— А-а-а, — протянула женщина. Подумала, взвешивая стоимость моего наряда и сумки, потом произвела фейсконтроль и бросила безапелляционно: — Триста долларов в месяц.
— Ой, — испугалась я, внутренне усмехнувшись — ничего у вас, тетенька, аппетит. — Мне на десять дней только. Я к родственникам приехала, а они в Адлер улетели, только через две недели вернутся. У меня билеты на самолет только на семнадцатое. И не меняют, — принялась тараторить, умоляя взглядом: ну, глянь на меня, несчастную студенточку — откуда у меня такие денежки? Прогонишь, что со мной будет?
— Сто, — поджала та губы, изображая непреклонность. — За десять дней.
— Да-а?… Ну, что ж… Хорошо, я согласна. Знаете, я на вокзале сегодня ночевала — в гостинице отчего-то мест нет… Ужас. Я больше не хочу.
— Оно понятно, — смилостивилась Симакова и шире распахнула дверь, решившись, наконец, впустить меня. — Документы покажь.
— А? Да, конечно. И деньги я сразу заплачу. Не люблю быть должной.
Бухнула сумку на пол в довольно чистой прихожей и спешно полезла в дамскую сумочку. Протянула застывшей в ожидании Симаковой паспорт и стодолларовую купюру.
Деньги женщина изучала дольше, чем мой документ. Помяла, погладила, на свет бумажку выставила, водяные знаки изучила и, видно, как-то сразу душой к лику Франклина прикипела. Помялась, покрутилась и кивнула:
— Ладно, оставайся, — подошла к одной из трех дверей и сняла ключ с гвоздика. — Вот. Эта комната твоя, — отперла дверь, впуская меня в довольно неуютное помещение, словно в другой век. Судя по обоям и интерьеру, здесь жили ссыльные декабристы и с тех пор, как они умерли, комнату использовали строго, как музей.
— Предупреждаю, чтоб мужиков не водила, сильно не шумела и порядок соблюдала. Приеду, увижу разгром — оштрафую. А паспорт я заберу, на всякий случай…
— Постойте, тетя, — растерялась я, а мысленно рассмеялась — нужен он мне, как и ты. — Как же мне без паспорта? Куда уедете? Как?
— Вот так! Я как раз семнадцатого прилечу, посмотрю, все ли на месте. А то, может, ты воровка.
— Да нет, тетя…
— Все, не нравится, уходи. Мне уже бежать надо, некогда тут с тобой.
— Нет, я согласна, но у меня тоже самолет. Если ваш опоздает, мне вовсе не улететь потом будет…
— Я позванивать буду. Соседке о тебе скажу, чтоб присмотрела — она женщина правильная. Ей паспорт твой и оставлю. Коли все нормально — отдаст, а нет, извини. Меня дождешься.
— Но это…
— Согласная или нет?
— Хорошо, — изобразила смирение ничтожества, у которого нет выбора.
— Тогда располагайся. По квартире сильно не шлындай — другие комнаты все равно закрыты. Да! Кран в кухне бежит, так что осторожней с ним, чтоб соседей не затопить.
И вышла из комнаты.
Ну, госпожа-а, судя по гонору — шамаханская царица, не меньше.
Я чуть не поклонилась ее спине — благодарствую, ваша светлость, за щедрость вашу неземную.
Но вместо этого проследила, как Симакова уходит из квартиры, и прослушала, приложившись ухом к двери, сольную оперу о новой квартирантке, что та в быстром темпе пропела Перетрухиной. Ясно ей. А кто еще в квартире слева под номером пятьдесят шесть обитает?
Прекрасно. Все складывается лучше некуда.
Глава 8
Я отмыла чайник и чашку, вскипятила воду и села пить чай, позаимствовав вполне сносный пакет зеленого чая с лимоном у отъехавшей хозяйки квартиры. У меня есть время на обдумывание и нужно использовать его максимально с толком, переварив уже имеющуюся информацию.
Макрухину я не верила, помощи от него не ждала. В яму со змеями с его легкой руки попала, где гарантия, что и под снайперскую пулю или кирпич на голову он меня не поставит? Нет такой гарантии и быть не может, учитывая его девиз жизни: каждый сам для себя. Пока охотился питон и его аппетиты меня не затрагивали, я спокойно закрывала на все глаза, но сейчас все по-другому — на охоту вышел Шерхан, и Ка-а придется либо пододвинуться, сдав Маугли хищнику, или быть добровольно съеденным вместе со своим питомцем. На подобный подвиг Макрухин не способен и в зобу благостных чувств в подпитии. Личное с работой он не путает ни в каком состоянии и четко просчитывает варианты, а рисковать может чьей угодно, но не своей головой, хоть при этом может испытывать самые хорошие чувства к человеку и даже дружить с ним или пылать в любовной горячке. Понятно, я буду ласково скинута со счетов, и на моей могилке старая змея от силы произнесет пару официозных слов, всплакнет на досуге, в лучшем случае, напьется, прощаясь навеки. Пройдет пара часов, и я буду не только зарыта, но и забыта.
Се ля ви.
Подведем итоги: друзей у меня ноль и помощников столько же, а врагов… пальцев ни на руках, ни на ногах не хватит.
Что делать?
Дельной мысли ни одной, скорбных полна голова.
Я включила маленький телевизор на кухонной полочке, гоня тоску-печаль. Внимательно прослушала политические дебаты, узнала рецепт приготовления зраз и решила его использовать. К тому моменту, когда в поисках нужного провианта, я поняла, что смогу в лучшем случае изобразить колобка, услышала очень интересное повествование. Николай Николаевич Дроздов в своем обыкновении наделил меня гениальным по своей простоте решением, рассказывая очередную сагу из жизни животных.