— Лебедев Павел Олегович? — мурлыкнула в трубочку. — Как вы относитесь к неуставным отношениям и сексуальному домогательству?… Кто звонит? Домогаемая. Очень ваши люди ведут себя не корректно, склоняют в аморальную сферу межполовых отношений. Я не поняла, Савелий Яковлевич меня вам в помощь какого фронта послал? Может, мне рапорт написать, изложив цепь нелицеприятных поступков ваших людей?… Да, да, нагло пристают и почти изнасиловали. Хамят, любопытничают не по делу…. Думаете, обойдемся?… И звонить точно Савелию Яковлевичу не нужно?.. Сами, да?…. Дайте мне одного, но толкового помощника, не к чему толпу озабоченных ко мне приставлять… Есть такие?… Договорились. Спасибо.
Отключила связь и мстительно улыбнулась: поздравляю с понижением, Кирюша. Смена ареала тебе гарантирована: пойдешь работать участковым в деревеньку под Когалымом. Привет морозоустойчивой фауне!
Я вышла из ванной комнаты, чтобы полюбоваться пунцовой от гнева и бессилия физиономией Кирилла. Он смотрел на меня, мысленно расчленяя с особым зверством, и внимательно слушал «ласковую» серенаду начальства, что пело ему в ухо довольно зычным голосом. Мать твою! — донеслось вполне отчетливо и до меня. Остальное тоже, но в более грубых выражениях.
Мужчина сложил трубку, сунул в нагрудный карман и понуро потопал к выходу, стараясь не смотреть на меня и в принципе не видеть. Но эмоции переполняли, и он притормозил рядом, желая высказать всю мою родословную, напророчить будущее. Однако встретился с моим взглядом и понял, что лучше держать свои мысли и желания при себе. Скрипнул зубами так, что эмаль с них посыпалась, и кивнул.
И я в ответ:
— Уже уходишь? Что-то рано, а как же близкий контакт для знакомства?
Мужчина дернулся и вышел, хлопнув входной дверью. Я закрыла за ним замок и легла спать, удовлетворенная прошедшим днем. Ни обиды, ни злость меня не тревожили, я вообще экземпляр не обидчивый и не злопамятный и до противности лояльный. Но дрессуре не поддаюсь, да. Только узду увижу, сразу копытами в лоб. Так это инстинкты, куда от них денешься? И стоит ли обижаться на кота, что стащил рыбу, или на собаку, что укусит тебя, наступи ей на ногу или пни? Или на себя за то, что твои инстинкты работают на благо самосохранения? Если на эту тему не заморачиваться, то жизнь радует почти ежедневно и всегда одарит чем-нибудь познавательным. Главное, видеть лишь это, и тогда даже на болоте начинают цвести сады, а в канализационном люке появляется свет.
Завтра будет завтра и порадует меня новыми впечатлениями, как обычно. Надеюсь, и новым напарником, желательно бы диметрадоном, да, говорят, они все вымерли. Жаль.
Один из моих объектов в прошлом спросил как-то: "есть ли у тебя мечта?" Он видно думал услышать прозаику: норковая шубка, квартира, машина или экзотику: станцевать сиртаки на пике Джамолунгмы, но я не стала выдумывать и сказала правду: хочу встретить динозавра или настоящего саблезубого тигра.
Странная мечта? Он тоже удивился и не поверил. Зря. Людям нужно верить, и чем бредовее их выкладки, тем они правдивее, ведь любая фантастика ничто по сравнению с реальной жизнью, а грань меж фэнтэзи, мистикой и прозой почти незрима и пролегает сугубо в умах дрессированного населения. Жителям звероферм тоже не доказать, что кроме их клеток существуют другие и более просторные, не объяснить, что за забором привычного им места обитания мир не заканчивается — это для них фантастика, а что ее еще можно увидеть, узнать и потрогать — мистика.
И незачем волновать животных, травмировать закостенелую психику, заселяя в душу сомнения и бунтарский дух исследования. Он дан немногим, потому что не каждому доводится с ним справиться, использовать для себя. Чаще он использует их. Но и этого они не замечают.
Вот это действительно странно. Весь мир опутан поводьями, поводками, напичкан намордниками, клетками, вольерами, загонами и превращен в один единый симбиоз зверофермы и зоопарка. Людей кольцуют, как птиц, птиц, как людей; приручают «лошадей» и разводят «кроликов», "кур" заставляют нестись, а «львов» дрессируют. И удачно. Никто из них даже не понимает, как это происходит, когда, в какой момент их дух сдался на милость дрессировщика.
И только мифические и вымершие животные избежали этой участи, вовремя сойдя со сцены. Я их понимаю: лучше гордо умереть, чем гордо гарцевать под седлом. Лучше съесть самому, чем быть съеденным, и неважно, что ты вегетарианец, существо незлобивое и исконно травоядное — живешь в зоопарке — будь любезен подчиняться его законам, распорядку дня. Принимать ванну, питаться и совокупляться по уставу. Нет? Отползай и вымирай.
Немногим удается пройти между узких стен выбора и занять свою нишу, где будут править свои законы. Одному никак, проверено. Для этого стая нужна, своя.
Динозавры в этом отношении уникальны и не зря привлекают внимание. Они, даже умирая, сохранили свою индивидуальность, жили вольготно, что в стае, что без, и были настолько умны и быстроприспосабливаемы, что я не верю, что они исчезли полностью. Наверняка им достало ума сохранить свой вид, спрятав в дебри родословной обличающие их особенности: панцири, шиповидные и плащевидные наросты, гигантский рост и вес, но зубы, окрас и повадки никакая эволюция не отшлифует. Они в крови и проступают во взгляде и манерах, какими бы шкурами — масками ни прикрывались саблезубые морды.
Потрясающие ископаемые. И если уж быть съеденной, то лучше ими.
Не так досадно, чем быть загрызенной стайкой крыс.
Хотя за неимением ископаемых я б мустанга в пару взяла: горячего, вольнолюбивого, рискового… Отмороженного, как я.
Но мне все больше пони и ослы попадаются.
Н-да-а, даже парнокопытные измельчали.
Макрухин только закончил разговор с Лебедевым в лающих интонациях, и в зобу нерадужных чувств грохнул телефоном об стол, как он зазвонил вновь.
— Ну? — процедил, жалея, что не может попросту послать Олега к чертям собачьим.
— Здоров будь, Семен, — протяжный баритон ничуть не напоминал лебедевский, зато мгновенно помог вспомнить, кому он принадлежит. Вот те, здрасте, — глянул на дисплей Макрухин: уже вычислили, ешкин кот! Хоть каждый день симки меняй!
— И тебе, Леонидыч, не хворать, — мягко постелил Яковлевич — не каждый день ему сам Чигинцев звонит. Надо понимать, причина веская и как бы весом-то не придавила — уж больно ласков голос у генерал-майора.
— Слышал я, Яковлевич, ты Лебедеву помогаешь?
— Ну, как же, — протянул, чтоб успеть сообразить: выставлять то своим достижением, рвением и горячим личным желанием или раскаяться на всякий случай.
— Похвально, похвально…
Фу, ты! — не сдержал облегченного вздоха Макрухин.
— … Кого на подмогу послал?
— А то ты не знаешь?! — скривился.
— Багиру.
— А-а, славная краля.
— Хороший специалист.
— Управится?
— Легко. Не беспокойтесь, она и не с такими заданиями справлялась.
— Да я-то не беспокоюсь, Сема, а вот тебе пора.
— Не понял.
— Она что еще натворила? — нахмурился.
— Ты ее не перетрудил? Кому и куда только не посылал, засветил как пленку.
— Ее не засветишь, она сама кого хочешь…
— Она слишком много знает и перешла дорогу очень серьезным людям. Заваруха, Сема, нехорошая вокруг твоей дивчины, а мне то без надобности. Задание выполнит — слей от греха. Понял?
Макрухина пот прошиб:
— Нет, — вытер испарину, признавшись честно.
— Сема, мы с тобой мирно уживаемся, потому что ты человек умный и честный, и то, что ты знаешь, знаю только я, а что знает твоя баба, может узнать полмира. Ее ищут, Сема, и найдут, поверь. И не только ее — тебя. Она прикроет тебя собой? Нет. Будет молчать, партизанку изображать? Нет, Сема, не мечтай. Такой оторве счет крепкий в банке покажи — сдаст тебя с потрохами и нас подставит. Что она знает, Семен? Сколько она с тобой работает? Семь лет будет, да? Вот и посчитай, сколько она за это время в свой мозговой компьютер внесла и кому те ее файлы нужны? Список зачитать или сам сообразишь, что он длиннее Конституции Российской Федерации? Или ты из-за нее желаешь сам под суд и… ну, на нары вряд ли, сам знаешь, а вот несчастный случай, точно.