— Она-а…хороший специалист…
— Сема, не смеши, специалистов таких еще десяток нароешь… если жить останешься. Или поиграешь со мной?
— Нет!
Упаси, Господи, с Чигинцевым играть. Он прост, как Слава КПСС — красное знамя и залп из винтовок. Прощальный. А незаменимых у него нет. Это он еще в детстве выучил, в пионерском лагере имени Павлика Морозова.
Макрухин потом весь облился, взмок до носков в своих французских туфельках из крокодильей кожи. И напоминал сейчас себе не питона, а малыша тритона.
— Я… подумаю.
Язык не повернулся признаться: не смогу. Ленка-лапочка, куда ж я тебя втащил? — защемило сердце. Вот сволочь старая, знал ведь, под моховик девку бросаю!
— Ты, Сема, не думай, я уже все обдумал. Пускай она задание выполняет, а как англичанина этого облапошит, мы ее тихо скинем, на дополнительный кукан его словим. С мокрым делом в досье он уже никуда не дернется, будет работать как миленький.
— Я… что должен…
— Не мешай, Сема. Очень прошу, друже, смирись и отойди. Хороша девка, душу греет, верю, но она карта битая. По ее душу тучки неслабые по небу ходят — отдай ее нам, но с выгодой, пока ее за просто так вместе с тобой не съели. Ну, что, работаем дальше или в одиночку плывешь?
Макрухин зубы сцепил, сатанея от тупика, в который его загнали. А впрочем, не сам ли туда зашел?
— Согласен, — выдавил через силу.
— Вот и ладно. В субботу на охоту собираемся. Поедешь? Приглашаю.
Ох, милость какая! Пережевать бы ее да не подавиться!
И как не хотел послать Чигинцева, вяло бросил:
— Буду.
— Жду, — хмыкнул генерал и отключил связь.
Макрухин же долго сидел, слушая тишину в трубке.
И на душе было до того муторно, что хоть головой об стену.
И кинул в нее телефон. Посмотрел на обломки и, рванув ворот рубахи, полез за коньяком в бар — помянуть душу грешную рабы Елены и иуды Семена. Не первую он продал, не последнюю, но эту, как себя, жалко, прикипел душой до самого донышка. Стервь, конечно, отменная, Ленка-то, да то не от злобы, а от страхов да тревог. Одна она вот и сжалась, что еж в клубок, колючки выставила, а нутро-то дитячье, небалованное, чистое.
Тьфу, ты, дурак старый! Потянуло его на оды!
Поздненько, батенька, — и замахнул полный стакан: царствие тебе небесное, Леночка. Прости, это жизнь — сука!….
Ладно, в чистилище перенаселения не бывает, всем места там хватит.
Встретимся еще и с Чигинцивым и со всеми остальными, поквитаемся.
Глава 5
В дверь кто-то бился и не иначе, рогами и копытами, и судя по грохоту — не лошадь, а черный носорог, минимум.
Я приоткрыла глаз и, взглянув на часы-брелок на своей груди, поняла, что сама сейчас стану свирепым носорогом — полшестого утра! Какому дебилу пришло в голову ломиться в такое время суток в мою дверь?
Я не «жаворонок», я «сова», которая очень трепетно относится, пожалуй, к единственному в своей жизни — ко сну. Меня можно послать в Гренландию пешком, заставить пересечь Сахару и поработать рикшей, навьючить, как тяжеловоза, запустить в клетку с тигром, питать скорпионами и отлучить от всех прелестей цивилизации, поселив в тундре — я переживу. Но если кто-то поднимет меня с постели раньше отмеренного мной на сладкий сон времени, я мгновенно зверею, и от человека во мне остается лишь способность воспроизводить звуки, преимущественно на высоких нотах и ненормативно-изысканные. Даже Макрухин, зная это, трепетно относится к моему сну. Было, влетел как-то и услышал настолько убойную кантату в моем исполнении, что после сутки заикался и подозрительно косился, видно, заподозрив во мне буйнопомешанную.
Макрухин! Мой шеф, мой крестный отец!
А тут?
Кто?!!… - рыкнула, вскочив. Схватила первое, что попало под руку — полотенце и, сделав пробежку до входа, кинула его в физиономию наглеца. Захлопнула с треском дверь и пошлепала обратно, замерла на секунду, сообразив, что естественного для точного попадания крика не услышала: ни «ааа», ни «ГосподиБожемой», ни обычных в таких случаях изысканных словосочетаний в свою сторону. Странно, — хлопнула ресницами и, наплевав на головоломку, рухнула на постель, раскинув руки для объятий: подушечка моя, одеяло! Укрылась, зарылась в теплое белье и с довольной улыбкой закрыла глаза: что там мне снилось? Продолжим смотреть…
Нет, это был не бегемот, а красноголовый дятел, самая упрямая птица в мире, способная долбить даже цемент!
Этот жуткий залетный в брюках принялся вновь колотить «клювом» в дверь — полотенце погибло попусту. Надо было не мелочиться и сразу запустить в него пару взрыв пакетов.
У-у-у!! — ноги сами задергалис, ь спинывая одеяло под какофонический грохот.
Нет, ну, что за идиот!
Пришлось шлепать обратно и объясняться.
— Какого черта вы ломитесь ко мне, как к себе домой?!! — заорала сходу от тоски по недосмотренному сновидению… И осеклась.
Бывает такое, что не передать словами, что-то глубинное, как воспоминание о прошлом, где лишь тени образов в одеждах чувств и ощущений, и не знаешь, откуда они, что для тебя, но невольно устремляешься за ними, желая если не удержать, то хоть прикоснуться и получить более четкое понимание. Точно так же я впилась в глаза довольно угрюмого и грубоватого лицом мужчину. В завесе серых красок угадывалось нечто тревожащее меня и одновременно как-то сразу, без сомнений заставляющее доверять и верить ему. Наверное, так приходят ангелы с хорошей вестью, что ты ждал годами, и пусть черты этого ангела изрядно испортила людская злоба, расписавшись рубцами на правой щеке, а во взгляде не было и грамма доброжелательности, я видела лишь его глаза, в которых жило нечто важное для меня и долгожданное. И как продолжение сна, как галлюцинация, послышалось еле различимое: шелест листвы и словно крылья за спиной раскрылись…
Я нахмурилась, тряхнув челкой, и была беспардонно отодвинута в сторону с прохода. Мужчина вошел, закрыл за собой дверь, и, мазнув по моему лицу недовольно-презрительным взглядом, протопал на кухню.
— Вы кто? — спросила тихо, и вновь мотнула головой — вот вопросик! Давно я его не задавала, наверное, с момента встречи с Дедом Морозом — физруком, что в наряде этого персонажа, но на лыжах и в кроличьей шапке произвел на меня неизгладимое впечатление, вырулив из-за угла школы…
Надо умыться и вернуть разум в реальность, — решила.
Пока незнакомец гремел посудой, я привела себя в порядок и полностью избавилась от глупого наваждения. Мужчина уже не казался посланцем, тем более не вызвал ассоциации с ангелом, зато стойко напоминал волка — и взгляд, и оскал — точь в точь.
— Привет, — нависла над ним, с осуждением поглядывая в тарелку. Его. С омлетом.
— Самообслуживание, — буркнул, кивнув в сторону плиты, на которой в сковороде остывала моя порция. У-у, какой! Полотенце в лицо, наверное, простить не может.
Ну, и начхать, дуйся. Я выложила в свою тарелку омлет и щедро налила себе кофе, сваренное мужчиной, почти полностью экспроприировав его из турки.
— Давайте знакомиться, — бесцеремонно отодвинула его тарелку, сужая просторы его трапезы, бухнула свою и села. Мужчина и ухом не повел. Я даже позавидовала его терпению и спокойствию.
— Тебя как зовут? — поинтересовалась для приличия.
— Вас.
— Хорошее имя, — хмыкнула, принимаясь за пищу. Зря ты с наездов начинаешь, об меня и бульдозеры ковши ломают, не то что волки свои клыки.
— Зовут меня Иван, отчество Георгиевич…
— А я думала Вам…
— … фамилия Лейтенант.
Фамилия его меня порадовала:
— Перестань, — протянула ладонь. Он глянул на нее, потом на меня и кивнув: