Райдо Витич
Флора и фауна
Мне без любви даже рая не надо, рай без любви называется адом.
В нем так горько и безотрадно…
Когда часы 12 раз пробьют на старой башне, и в этот миг,
и в этот час исчезнет день вчерашний.
Я в омут глаз твоих гляжу и на снежинках ворожу,
а у подъезда задержу и тихо так скажу:
Мы встретились в прошлом веке и тысячу лет любили.
Мы встретились в прошлом веке и счастливы вместе были
……………
Он все поймет без лишних слов, любовь она и есть любовь…
А. Глызин.
Пролог
Орион хлопнул дверью спальни и, завязывая на ходу пояс халата, прошлепал босыми ногами по паркету в сторону террасы.
— Выгони ее к чертям! — бросил потягивающему пиво охраннику в коридоре. Тот съездил горлышком бутылки себе по зубам и закивал, пытаясь вытащить свое немаленькое тело из кресла. Но этого Бройслав уже не увидел — толкнул дверь в холл, и с силой треснул ею, так что висящий на стене Броувер рухнул на пол.
Орион прошел на террасу и уставился на необъятную территорию парка с комплексом фонтанов. Его дом иначе чем дворцом не назовешь, да толку от красоты пейзажа и архитектуры, если пусто на душе.
Кому скажи — смешно — Бройславу тесно в его дворце!
А ему не только тесно, но еще и душно.
За спиной раздалось тихое покашливание. Орион обернулся, чтобы послать к чертям посмевшего потревожить его, но смолчал, увидев своего друга и начальника службы охраны Гарика Фомина и протянутую трубку телефона в его руке:
— Анастас Энеску, — пояснил, готовя. Бройслав поморщился и вырвал телефон из рук мужчины:
— Что? — бросил неласково.
— Мне бы хотелось увидеться с тобой, — проблеял просительный голос.
— Незачем. Сколько на этот раз?
Анастас звонил лишь за одним — попросить дядю спонсировать очередную бредовую идею, которая в очередной раз с треском провалится. Но спорить с ним бесполезно, как уговаривать не блажить, и отказывать тоже себе дороже выйдет — Анастас начнет ныть, сопеть в трубку, подкарауливать у ворот и в ресторанах, давить на жалость и сетовать на бессердечность родственника.
Лучше не тянуть и откупиться сразу. Покой в любом случае дороже стоит.
Анастас обрадовался:
— Пять.
— Сотен?
— Тысяч, — уточнил на всякий случай и замер в ожидании, пытаясь угадать: выдаст ему дядя требуемую сумму или нет.
— Вот пять тысяч и получишь…
— Хотя бы сто тысяч, Бройслав! Будь человеком, меньше не обойтись!
— Что опять придумал?
— Я объясню. Давай встретимся в «Праге»?
— Нет, — отрезал мужчина.
— Ну, хорошо, хорошо, — поспешил согласиться Анастас. — Расскажу по телефону, но это долго, предупреждаю.
— Плевать, я никуда не опаздываю.
— Ладно…
И затараторил.
По мере разговора лицо Бройслава начало разглаживаться, теряя маску недовольства.
— Ты заработал сто штук евро, — после внимательного прослушивания планов племянника согласился он и отключил связь. Задумчиво подкинул трубку в ладони и обернулся к Гарику, ткнув в его сторону антенной:
— В этом кое что есть… Хотя бред, конечно, полный.
— Вполне в духе дурачка. Опять криминал?
— Э, не скажи, — прищурился, осмысливая услышанное, и качнул пальцем. — Опасно, конечно… с его мозгами. Вот что, съезди к нему, узнай все подробности, тонкости дела и отсей любого, кто сел ему на хвост. Если такие уже образовались. Мы возьмемся, и посредники нам не нужны. Как и нахлебники. За Анастасом присмотри: прижми, закрой — мне все равно.
Фомин кивнул — хватка у Ориона бульдожья, а чутье на уровне экстраординарного, и если заинтересовался, значит скоро будет работа для ребят и ливень из дивидендов. Что что, а деньги просто липли к рукам Энеску-старшего…
Орион сорвал розу и пошел в дом.
Куда — Фомин знал точно, и лишь головой качнул — странностям Бройслава несть числа, но одна особо настораживающая, сходная с безумием, ничего кроме щемящей тоски у него не взывала. Знать бы еще, откуда эта печаль, что вечно живет в глазах Энеску и бередит душу Гарика, распространяя свое тяжелое дыхание на всех окружающих, на саму атмосферу вокруг мужчины?
Бройслав прошел в закрытую для всех часть своего дворца, снял с груди цепь с ключом и отпер им дверь за тяжелой портьерой. Шагнул в полумрак комнаты к портрету, завешенному тафтой и бархатом.
Одинокая роза, малый дар за искусство художника, что смог выразить мечту и блажь Энеску, легла к портрету, как к стопам Мадонны. Пальцы мужчины погладили, еле касаясь овал лица, чувствуя в какой раз лишь холодную шероховатость краски на полотне.