Через пятнадцать минут глас народа поправил лично пан Кшись.
— Никого не убили. Выживет. Но факт, ножом пырнули, чуть руку не отрезали. «Неотложка» уже вызвана, потому что наша «скорая» не может уезжать.
Председателю попечительского совета не позволили сразу спрятаться в директорской ложе, где в этот момент слышались хлопки пробок от бутылок с шампанским.
— Почему его пырнули? Кто жертва?
— Какой-то олух под мухой. Беглец ему наступил на любимую мозоль, он рассердился, поймал убегающего и держал его, хотя сам не знает зачем. Может, хотел дать в рыло, может, пару ласковых сказать.
— А люди? Не помогли ему?
— Люди не сообразили, в чем дело, а при виде ножа все скорее отпрянут, чем приблизятся. Зато поймали троих следующих и держат их там накрепко. Полиция уже вмешалась.
— Он удрал на машине? За ним гнались?
— Вот этого я уже не знаю. Несколько автомобилей как раз отъезжало, но так всегда бывает после большого приза…
— Ерунда получилась, — недовольно оценил положение Гжесь, когда мы выпустили из своих когтей пана Кшися. — Но, даю вам слово, я не предполагал, что этот тип будет так спокойно стоять и смотреть скачку. Я только и мог, что подать знак, потому что в такой толчее Ничего больше не сделаешь. А те трое, которых поймали, это наши, полиция поможет им выпутаться…
Больше всех недоволен был пан Януш. Опасность от него не отвели, преступник удрал и при первом же удобном случае мог ему сделать что-нибудь нехорошее. Я сама вложила ему в голову эту мысль, и теперь он не мог от неё избавиться.
— Хорошо, что перерыв, теперь уеду себе в маленький такой отпуск, может, он про меня забудет, — неуверенно говорил он. — Или пусть они меня арестуют. Не может быть, чтобы он знал, где я живу…
Я утешила его, что преступник наверняка не знает даже его фамилии, не говоря уже про адрес. И очень возможно, что убийца пришёл сюда не подкарауливать пана Януша, просто он заядлый лошадник, и скачки для него превыше доводов разума. На этом разговоры о преступлении закончились и начались очередные рассуждения о том, кто выиграет в седьмой скачке. Выиграла, разумеется, семёрка. До конца дня нас радовали только фавориты. Дерби в сочетании с погоней за убийцей — такое бывает только раз в жизни…
— Страшный прокол, все в ярости, — сообщил мне вечером Януш. — Можно, конечно, оправдываться тем, что все получилось слишком неожиданно, никто не предполагал, что он там так нагло появится…
— Убийца всегда возвращается на место преступления, — с упрёком заметила ему я.
— Ничего подобного, почти никогда. Разве что он там что-нибудь потерял и хочет найти. Или угрызения совести его терзают. Ты что, ожидаешь угрызений совести от этих висельников? Какая мафия уважает человеческую жизнь?
— Ну хорошо, никакая. И что теперь?
— Теперь остаётся молиться, чтобы убийца не избавился от оружия. Все-таки вещественное доказательство. Хотя ему будет жалко хорошего оружия…
— А может, он ещё расточительнее меня, — буркнула я себе под нос и заглянула в духовку, где допекалась курица. — Ты во сколько газ зажёг?
— Как ты велела. В половине шестого.
— Тогда уже можно есть. С голоду не соображаю, что ты мне говоришь. Тут будем есть, а то в комнате неудобно.
В моей страшно тесной кухне было не намного удобнее, но в комнате стоял исключительно низенький журнальный столик, над которым надо было корчиться или держать тарелку под подбородком, а для этого нужна третья рука. Мы решили, что лучше в тесноте, да не в обиде. Съев половину, я почувствовала, что информация начинает потихоньку доходить до меня.
Гжесь превратился в настоящие алмазные копи. Походив с Моникой на два призовых дня и три обыкновенных, он сумел даже завязать осторожный контакт с одним из ломжинской мафии, наиболее тупым и наименее агрессивным. О русской мафии Гжесь получил массу сведений, все малоутешительные. Это страшные бандиты, очень жестокие, обожают Чикаго, готовы расставить своих людей с автоматами по углам улиц, уверены в собственной безнаказанности, потому что плевали они на наши тюрьмы в сравнении со своими. С ломжинцами, тоже начисто лишёнными ангельских черт, они пока что живут в мире и согласии. Покопались в уголовном кодексе, поняли, что за убийство лошади им ничего не будет, очень обрадовались этому. Поговаривают, что они решили, дескать, это прекрасный метод укрощать слишком строптивых тренеров и жокеев. Один там есть среди них очень крутой, он только два месяца назад приехал. Держит остальных на коротком поводке, ведёт какое-то расследование между своими, хочет, чтобы и на скачках все у него по струнке ходили.
— А много их там вообще? — спросила я с отвращением. — Ведь парочку уже обезвредили?
— Самых активных там ещё человек пять. В случае надобности вызовут помощников, если только мы границу не закроем.
Я влезла под кухонный стол и попыталась достать оттуда ломтик помидора. Януш попробовал наклониться, но ему мешала раковина.
— А как насчёт того места, где они живут? — спросила я, снова садясь на стул. — Все ещё на Праге? И убийца тоже там торчит? Нельзя его выковырнуть оттуда?
— Не торчит. Гузка — для собаки?
— Для собаки. Достань, пожалуйста, бумагу, за тобой висит рулон… Мои хрящики тоже для собаки.
Ясное дело, речь шла о суке моих детей, которой я при каждом визите обязалась приносить лакомства. Хрящики от курицы были деликатесом.
— Убийца же, — продолжал Януш, — некий Сергей Тимонов, смылся, и неизвестно, где живёт. Даже его дружки не знают, во всяком случае, говорят, что не знают. Им за это, к сожалению, ничего нельзя сделать. Наверняка у него есть фальшивый паспорт, притворяется, например, болгарином, который говорит по-русски. А на какую фамилию эти липовые бумаги, его дружки и правда могут не знать.
— И он и есть тот самый их босс?
— Нет. Правая рука. Босса они тоже не закладывают. Мы знаем, кто это, мы почти все знаем, только вот доказать им не можем.
— В этой ситуации мне больше всего не нравится их намерение вредить лошадям. Ты думаешь, что они на самом деле способны на такое свинство?
— Думаю, что какую-нибудь лошадь они вполне в состоянии застрелить. Я боюсь за Флоренцию, потому что они постоянно что-то на её тему бормочут. Этот их босс считает, что если прикончить Флоренцию, то весь ипподром перед ним на колени упадёт. Они даже строили такие планы, чтобы се украсть, взять её вроде как в заложницы…
— Совсем одурели?
— Ну, они не выказывают ослепительных умственных способностей. Идеи у них весьма примитивные. Но как раз несусветные глупости труднее всего бывает предвидеть.
Я так забеспокоилась, что потеряла аппетит. Хотя, может быть, это было связано с тем, что я одна умяла полкурицы. Как защитить от нападений нашу Флоренцию? Может быть, на глупость ответить глупостью?
Выдумать какую-нибудь глупость я не успела, потому что раздался телефонный звонок. На том конце провода была Моника.
— Я бы хотела её забрать на время перерыва в Лонцк, — сказала она без всяких предисловий. — Но лошадям путешествия совсем не на пользу, и она этот фургон очень не любит, а через две недели ей все равно придётся возвращаться. Я могла бы разместить её и поближе. В Трускаве, под Кампиновской пущей, у меня есть знакомые.
— А, значит, вы уже знаете?
— Да, Гжесь мне рассказал. Что вы об этом думаете?
— Восемнадцать километров от Маримонта, а до этого ещё через весь город…
— Нет, она поехала бы только до Бабиц, а дальше может идти пешком, через Липков. По лесной дороге. Я боюсь оставить её в конюшне, потому что Вонгровская уезжает, у неё какие-то там семейные обстоятельства, и она использует перерыв, чтобы все уладить. А на Флоренцию все время покушаются. Что вы скажете на это?
Забрать лошадь из профессиональной конюшни, поместить её черт знает куда, например, в гораздо худшие условия, чем в заводе, лошадь класса Флоренции… Я подумала, что это несусветная глупость, и мгновенно меня осенило. Эта глупость может оказаться очень даже полезной!
— Идиотская мысль, но очень хорошая, — сказала я. — Кто там с ней останется?