– Ну, с его стороны это крайне любезно. Когда я проснулась сегодня, и Дороти сказала, что меня переводят в частную палату, я поверить не могла. Я, должно быть, раза три ее переспросила, чтобы проверить, не спутала ли она меня с кем-то.
– Дороти? – спросила Эстер, отворачиваясь от окна и снова обращая взгляд к Фанни.
– Геллер. Она медсестра в акушерском отделении. Та еще сплетница. Коротышка и толстушка с гнусавым голосом. Она училась в школе вместе с Флоренс и никак не может перестать об этом болтать.
– Осторожнее – или она услышит.
– Мне плевать. Ты бы слышала, как она кудахтала над Флоренс пару дней назад, – сказала Фанни. Она изобразила Дороти: «Вот это финт, Флоренс! Сплавать вокруг целого острова! Чем же ты займешься теперь?»
– Она действительно так разговаривает?
– Да. И Флоренс не могла наслушаться.
Мать посмотрела в окно. Она вообще слушала Фанни?
– Чем Флоренс сегодня занята? Почему не пришла с тобой? – спросила Фанни, прекрасно понимая, что поддразнивает сестру. Флоренс умела дуться не хуже сестры, и Фанни знала, что она не придет навестить ее так скоро после ссоры. Девушке было интересно, что Флоренс рассказала матери о своем последнем визите – и сказала ли что-то вообще. Эстер знала, что они поругались?
Эстер кашлянула.
– Она отправилась плавать. Со Стюартом.
– Она только и знает, что плавать.
Эстер подошла к туалетному столику и, стоя спиной к Фанни, начала перекладывать щетки для волос и крем для лица, пока порядок ее не устроил. Флоренс наверняка рассказала свою версию истории Эстер, может, даже привлекла мать на свою сторону. Это было очевидно. Мать Фанни едва могла встретиться с ней глазами.
– Я просто предложила, чтобы она отложила поездку, а не отменила ее. Я думала, она хотела бы быть рядом.
– Конечно, хотела. Хочет.
Эстер начала заново складывать уже сложенную простыню в изножье кровати, расправляя уголки и заломы. Иногда находиться рядом с матерью было тяжело. Эстер всегда чем-то занималась, всегда двигалась. И ее дом на Атлантик-авеню, и квартира над пекарней всегда безукоризненно прибраны. Она была талантливой поварихой и заслуженной портнихой, слишком разборчивой, чтобы нанять помощь, даже когда они с Джозефом могли это себе позволить. Фанни не могла утверждать, что когда-либо видела ее расслабляющейся с журналом в руках.
Даже в лучшие дни Фанни не могла сделать и половины того, что успевала мать. Фанни подавала Айзеку и Гусси пережаренное мясо и разваренные овощи и едва справлялась с пылью – что уж говорить о стирке. По вечерам, когда Айзек спрашивал, как она провела день, Фанни хотела бы перечислить целый список дел и домашних достижений, но, по правде, случались времена, когда она вовсе не вставала с дивана. Фанни так часто чувствовала себя заваленной – она даже не знала, чем, – что начинала задумываться, осталась ли у нее связь с той девчонкой, которой она была до свадьбы.
– Получается, Флоренс не хочет иметь ничего общего со мной – или ребенком, – сказала Фанни Эстер.
– Не говори глупостей.
– Ну, я не понимаю, зачем ей лететь во Францию в июле, когда мне рожать в августе.
– Твоя сестра любит тебя. Она обожает Гусси, – сказала мать и после паузы добавила: – И этого ребенка будет обожать.
Фанни даже не собиралась, но начала плакать. Она теперь так часто заходилась слезами, что иной раз тяжело было понять почему.
– Фанни, дорогая.
– Не знаю, что на меня нашло. Думаю, это оттого, что я заперта в больнице. Все веселье проходит мимо меня, – сказала она, указывая на окно и мир за ним.
Эстер обошла кровать, тяжело опустилась на нее и обняла Фанни. Она тихо прошептала в волосы дочери:
– Ты не пропускаешь ничего срочного.
Эстер ушла из больницы, когда солнце уже начало садиться.
Из окна Фанни было видно, как к ужину местные расходятся с пляжа по домам. Через несколько часов Набережная наполнится отдыхающими. Фанни глубоко вздохнула, зная, что до следующего обеда, а то и позже, она не увидит ни Айзека, ни кого-либо другого.
С одной стороны, в больнице было приятно отдохнуть от домашних дел. Фанни больше двух недель не готовила, не убиралась и не ходила за покупками. Она прочитала три книги, за которые собиралась взяться еще с прошлого лета.
С другой стороны, Фанни не чувствовала себя хозяйкой собственной жизни. Больничный персонал тыкал ее без разрешения и извинений, она ела то, что ей приносили на подносе, а семью и друзей видела, лишь когда они снисходили навестить ее. Кроме этого, оставалось и самое большое ее опасение – жизнь в больнице ничем не предохранит ее от ранних родов.