Фьоре стало не по себе от этого сообщения старого купца.
– Неужели вы думаете, что война неизбежна? – упавшим голосом спросила она.
– Боюсь, что так, дитя мое,– со вздохом ответил старик.– Франции нужны деньги, а деньги есть только у нас, итальянцев. Здесь, в Авиньоне, флорентийцы всегда считались одними из самых достойных горожан. Но сейчас на каждом шагу я начинаю чувствовать все возрастающее недоверие. Все это идет из Парижа и Рима, от папского престола. Фьора, я хотел бы быть откровенным с вами. Непосредственным источником наших бед нужно считать этого выскочку Сикста. После того, как его попытка обезглавить Флоренцию не удалась, он толкает французского короля к войне. Я, конечно, не намерен покидан. Авиньон добровольно, но, сдается мне, что меня вполне могут вынудить к этому обстоятельства.
– Вы допускаете, что могут наступить другие времена, когда быть богатым флорентийцем во Франции станет не безопасно? – спросила Фьора.
Старик снова вздохнул, на этот раз еще тяжелее.
– Боюсь, что они настали, дочь моя. И подтверждение тому, как ни печально мне об этом говорить,– то, что случилось с вами. Вы не сами покинули Париж, вас вынудили это сделать.
Фьора пожала плечами.
– При дворе, конечно, никто открыто не говорил мне об этом, но я чувствовала все возрастающий холод. Загадкой же для меня остается поведение моих земляков в Париже. От меня отвернулись даже те, кто просто обязан был помочь мне. Вы знаете, сеньор Гвиччардини, что мне отказало в поддержке парижское представительство торгового дома Бельтрами. После этого мне не оставалось иного выхода, как покинуть столицу.
– Да, и это весьма прискорбно. Что вы намерены делать, дочь моя?
Хотя последние несколько дней Фьора провела в беспрестанных раздумьях на эту тему, она так и не смогла дать ясного и четкого ответа сеньору Гвиччардини. После некоторого молчания, начинавшего неоправданно затягиваться, Фьора, наконец, вымолвила:
– Не знаю. Клянусь святой девой Марией, не знаю. Я так надеялась, что путешествие из Парижа в Авиньон даст мне возможность спокойно поразмыслить на эту тему и определиться, как быть дальше. Однако я только запуталась. Поначалу мне казалось, что все мои проблемы разрешатся, как только в моих руках окажется хоть немного денег. Возможно, я осталась бы в Авиньоне или, уладив свои финансовые дела, вернулась в Париж. В общем, выбор у меня был невелик. Но теперь, после того, что вы мне сообщили, я просто теряюсь... Мне нечего вам сказать... пока.
Расчувствовавшись, она всхлипнула и опустила голову, вытирая промокшие глаза.
Сеньор Гвиччардини тут же вскочил из-за стола и, подойдя к Фьоре, по-отечески обнял ее за плечи.
– Не плачьте, дочь моя. Святая дева не оставит нас своим покровительством. Во-первых, можете смело полагаться на меня. К сожалению, господь бог наградил меня и мою покойную супругу...
– Как, покойную? – в глубоком изумлении промолвила Фьора, забывая о собственных слезах.
Сеньор Гвиччардини грустно улыбнулся.
– Да, да, вы не ослышались, дочь моя. Не прошло еще и девяти дней, как я похоронил свою верную Лауру. Впрочем, и я, и она должны благодарить господа за то, что он призвал ее к себе.
– Почему?
– Она была больна. Тяжело больна. Один всевышний знает, сколько мне пришлось пережить, наблюдая за ее мучениями. Я знаю, что она не хотела мучить меня, заставляя просиживать у ее постели целыми ночами. Чем быстрее бы это закончилось, тем было бы лучше для всех. Так оно и произошло...
Старик немного промолчал.
– Боже мой, до чего же порой бывает причудлив и извилист проложенный нам создателем путь. Еще несколько лет назад я сам чудом избежал чумы. Она прибыла сюда вместе с моряками одного из судов, ходивших на Восток. Если бы не смелость хирурга, просто-напросто вырезавшего мне все язвы, мы с вами встретились бы только на страшном суде. Однако господь бог тогда пощадил меня. А вот теперь, когда у моей покойной супруги обнаружилась эта страшная язва, которая съедает человека изнутри, господь бог избавил ее от лишних мучений. Да святится имя господне!
Он снова обнял Фьору и с нежностью провел своей сухой морщинистой рукой по ее пышным черным волосам.
– Ты устала, дитя мое. После долгого путешествия тебе обязательно нужно отдохнуть. Сейчас я вызову кого-нибудь из учеников, и тебя проводят в мой дом. Там сейчас никого нет, кроме слуг, и ты будешь у меня самым желанным гостем. Думаю, тебя обрадуют такие приятные мелочи, как горячая ванна с солями и благовониями, широкая мягкая кровать в комнате для гостей и прекрасный ужин. Между прочим, таких ароматических масел, которые есть в моем доме, не сыскать даже при иных королевских дворах. Они дожидаются именно тебя. Моей покойной супруге, сохрани и упокой господь ее душу, так и не пришлось ими воспользоваться.
– А как же вы? – уже немного успокоившись, спросила Фьора.
– Мне нужно отдать несколько распоряжений, касающихся неотложных дел с векселями одного из принцев крови, а потом я сразу же отправлюсь следом за тобой. Пока ты будешь приводить себя в порядок и отдыхать после долгой дороги, я позабочусь о праздничном ужине. Да, и хочу принести свои извинения за то, что никто не встретил вас на пристани. Из-за этих последних событий...
– Нет, нет, не надо извиняться,– торопливо сказала Фьора,– я все понимаю.
– Где твой багаж?
– Он остался на судне. Оно называется «Санта-Исабель». Его очень легко найти. Оно, наверное, самое маленькое среди всех кораблей, которые стоят у пристани. Капитан сказал, что купил его в Испании.
– Наверное, это бискайская урка.
Фьора с удивлением посмотрела на него.
– Откуда вы знаете?
– Я много знаю, дочь моя. Может быть, потому, что я много путешествовал. Но об этом я расскажу тебе как-нибудь в другой раз. Я немедленно пошлю людей за твоим багажом.
Дом сеньора Паоло Гвиччардини был настоящим дворцом. Когда-то его построили невольники-сарацины специально для короля Франции, приезжавшего в Авиньон к папе Римскому.
Это была огромная постройка, окруженная оградой, с широким просторным двором. В пределах одной и той же ограды, одного и того же двора она с большой точностью и полнотой воспроизводила ту картину нравов и всей жизни народов, которая воплощена в архитектуре. Здесь было множество чудесных маленьких галерей, маленьких балконов, мелких, разбросанных там и сям украшений.
Из всего этого вместе вырастало нечто величественное, радующее глаз. Двор окружали несколько внешних и внутренних галерей, из которых по характеру украшавших ее орнаментов выделялась главная. Эта галерея заканчивалась прекрасной лестницей, которая шла с этажа на этаж и вела во внутренние покои дворца.
Вместе с тем легкость лестниц, своеобразные изящные скульптуры, немногочисленные, но наверняка пленившие любого ценителя прекрасного – все, вплоть до почти монастырского расположения комнат, свидетельствовало о сдержанности и простоте нравов. Нельзя было не восхищаться этими галереями, капителями отдельных колонн, этими поразительными по-своему изяществу статуэтками.
Фьора, которая не могла пожаловаться на то, что выросла в нищете или даже скромности, тем не менее была поражена этой необычной архитектурой, в которой одновременно проглядывали строгость и легкомыслие, богатство и скромность.
К тому же, дом сеньора Гвиччардини был совсем не похож на помпезные и выспренные дворцы принцев крови, которые были главными предметами архитектуры Парижа. Там стены словно кричали о богатстве и знатности. Здесь же богатство не раздражало, а, напротив, умиротворяло.
Две горничных провели Фьору и Леонарду в большую комнату для гостей, куда внесли и большой дорожный сундук. Несмотря на февральскую прохладу и кажущиеся тонкими, почти ажурными стены, в доме было настолько тепло, что Фьора могла ходить по комнате босиком в одной длинной белой шелковой рубашке.