— Давайте я возьму, так будет удобнее, — сказала я и почти выхватила деревянную ручку из рук Костантино. Тот нехотя согласился.
Мы неспешно обошли по периметру всю площадь. Подходили к каждой статуе, останавливались и смотрели. Вернее, смотрела я, Костантино, глядя на меня, без умолку верещал. «Персей» Челлини, «Похищение сабинянок» Джамболоньи, его же «Геркулес и Кентавр», «Аякс с телом Патрокла» не помню кого — на всех у него нашлось что сказать. Ну, и, конечно, Костантино не был бы Костантино, если бы не закончил свой рассказ вот этим:
— Видите, у задней стены лоджии стоят шесть античных женских статуй? — спросил он.
Я кивнула.
— Крайняя слева — моя любимая — очень похожа на вас, Саша.
«Вот ведь, кобель!» — подумала я, но помолчала.
Дальше у нас по плану была галерея Уффици. Мы с Костантино «чтобы не подумали лишнего» разошлись в разные стороны и встретились уже на месте условленного заранее общего сбора, у «Давида». Только всё напрасно. Некоторые пейзанки, видимо, тоже пришли сюда раньше, и я ещё на подходе к плотно стоящей справа от «Давида» нашей группе стала ловить на себе вполне однозначные взгляды.
«Завидно? Завидуйте молча!», — попыталась я соорудить на своей физиономии.
Рассказывать об Уффици, как мне кажется, невозможно по двум причинам. Во-первых, потому что абсолютно всё увиденное пришлось бы возносить в превосходную степень, а, во-вторых, потому что про неё, Уффици, уже написано такое море разливанное всего, и мой комментарий в этом море просто утонет, не оставив даже всплеска. Скажу одно — два часа, проведённые внутри, стали для меня одним из самых ярких впечатлений за последние десять лет (чего, кстати, нельзя сказать о моих пейзанках, которые в большинстве своём зевали и периодически во всеуслышание сообщали, что Радищевский музей в Саратове во сто крат лучше).
Ближе к выходу, когда я, обалдевшая от «Рождения Венеры», «Весны», «Поклонения волхвов», уже случайным образом бродила по залам, взгляд мой вдруг зацепился за что-то знакомое. Я немедленно изменила курс, задела какую-то тётку («Scusi!», «Сама корова!») и оказалась у стеклянной витрины, за которой был круглый выпуклый предмет с изображённой на нём головой кричащей медузы Горгоны.
— Так вот ты какой, — сказала я вслух, — а я думала, ты больше…
Подошла ближе. И опять меня накрыло это странное чувство обретения настоящего шедевра, виденного раньше миллион раз на цветных вкладках в «Юном художнике». Но было что-то ещё, что не давало мне, в который уже за сегодня раз, тяжело вздохнуть и уйти от шедевра прочь. Я присела, чтобы поймать взгляд медузы, и тут до меня с такой ясностью дошло, на кого я сейчас смотрю, что я непроизвольно взвизгнула.
— Нельзя же так, девушка, — сказала мне полная женщина из нашей группы, которая оказалась слева от меня, — я всё понимаю, шедевр, но всё-таки надо как-то поспокойнее…
— Да она чокнутая, не видно разве? — сообщила ещё одна колхозница, — больная на всю голову.
Я ничего им не ответила, хотя, надо было бы. Следуя указателям, я уже бежала к выходу. Домой. В гостиницу.
5. Она начинает говорить
Слишком высокий для мужского и слишком низкий для женского голос звучал из глубины комнаты. Без единой мысли в голове я закрыла за собой дверь и сняла мокрые насквозь боты. Страшно мне не было, напротив, я ощущала приятное покалывание где-то в районе солнечного сплетения, но вот по голове, будто пыльным мешком стукнули.
— Как вы думаете, какие краски подходят к нашему времени? — спросил голос.
Я сделала неуверенный шаг внутрь комнаты. Затем ещё два. С журнального столика, на котором я утром оставила моё римское приобретение, на меня огромными чёрными глазами смотрела живая человеческая голова, торчащая из цветочного горшка. От неожиданности я села прямо на пол (наши глаза при этом оказались на одной высоте).
— Масло мы, безусловно, отдадим веку девятнадцатому и ранее, — сказала голова, — начало двадцатого — это, конечно же, акварель, его середина — гуашь, а вот окончание и начало века нынешнего для меня вопрос. Большой вопрос.
Я продолжала сидеть на полу. Голова посмотрела на меня, только теперь, как мне показалось, несколько виновато.
— Я испугал вас, простите. Вы принесли вина? Если нет, то я снова усну.
Я встала, дрожащими руками достала бутылку из сумки, которая так и висела у меня на плече, и поставила бутылку на пол рядом с собой.